Ускоренные курсы в офицерской среде моментально получили меткое кодовое обозначение: «школа стюардесс», о которой я мельком упоминал выше.
Но деваться было некуда. Кадровый голод, друзья мои, кадровый голод. Пока еще академии наклепают специалистов! Война не ждет!
Я вспоминал довоенные газетные публикации и передачи по визору на актуальную тему: кой черт нам сдалось столько военных вузов?! Особенно космических! Страшные деньги из бюджета! Нагрузка на экономику! Налоги простых граждан! Дармоеды преподаватели и бюрократы! Несчастные кадеты, лишенные настоящих профессий!
Посмотрел бы я на этих краснобаев теперь. Ой посмотрел бы!
Особенно после занятий по пилотажу в группе, когда двое мобилизованных на выходе из мертвой петли едва не поцеловались плоскостями. Другой конь в яблоках не успел отработать торможение, и я не знаю, как увел корму моего «Дюрандаля» от его носовой оконечности.
«Дюрандаль» — это, конечно, спасение.
Ни один выпускник «школы стюардесс» никогда и ни за что не смог бы оседлать РОК-14 «Змей Горыныч» в такие сроки. А «Дюрандаль» — пожалуйста!
Конечно, в самых общих чертах, но, благодаря этой машине, мы смогли превратить их в пилотов, а не в смазку для клонских ракет, какими они предстали по прибытии. По крайней мере к середине апреля ребята больше не являлись угрозой друг для друга и окружающих. Теперь они являлись угрозой для врага. И мы могли быть уверены, что маневр ведущего будет повторен, а ракеты полетят вовремя и в нужную сторону.
Пилот-испытатель DiR Гомез буквально сбился с ног, как и все кадровые офицеры. Инженер Андрей Грузинский, самый лучший специалист по матчасти «Дюрандаля», похудел еще сильнее и стал похож на собственный призрак.
А «Дюрандали» шли на Восемьсот Первый парсек полноводной рекой!
Сборочные цеха перевели на круглосуточную работу. Клоны же взялись добавить изюминку в симфоническое звучание слаженного труда. Раз в неделю, а то и два и три, выла сирена, объявляя воздушную тревогу.
Проклятые ракетные мониторы!
Ведь обычное корыто, а сколько они испортили нервов!
Не ведаю, в каком количестве Конкордия запасла этих чудо-кораблей. Потому что доставалось им при каждом налете. «Доставалось» в данном случае означает уничтожение. Сколько попаданий выдержит обычный сухогруз без брони, без защитных полей? Вот то-то и оно — пять-шесть «Мурен» или одну торпеду, если не миндальничать, а долбить сразу и насмерть.
Оставалось удивляться фанатичности их экипажей, которые соглашались идти на верную смерть. Ведь клоны почти никогда не сдавались! По крайней мере я лишь один раз видел колонну пленных, снятых с торпедированного монитора.
Полсотни человек, которые понуро брели по Осевому проспекту Города Полковников. Летная форма совсем не по погоде, казенные ПДУ на лицах, взгляды в землю, автоматы конвоя. Унылое это зрелище — военнопленные.
Но это и все.
Хотя сбивали мерзавцев еженедельно! Как говорят, спаскапсулы всегда оставались на галереях, а попытки выйти на связь экипажи игнорировали. А я верю, потому что сам видел. Живой, так сказать, свидетель!
Вот такие будни навалились на вашего верного повествователя. Никакого огня стремительных атак, никакого космического братства — серая, выматывающая рутина.
Но вы, наверное, догадываетесь, что не зря я затеял этот утомительный рассказ? Не для того, чтобы поныть и как следует нажаловаться на судьбу-злодейку? Кстати, за сии страницы, испачканные нуднейшими подробностями, глубокий пардон. Не мог не поделиться.
Все вы правильно угадали!
Размеренность жизни и докучливую скуку мою разорвал писк коммуникатора.
25 апреля стремительно катилось за горизонт. Я возвращался домой, в общагу после серии оздоровительных процедур в госпитале, где доктора зарядили мою тушку изрядной целебной клизмой. (Это фигура речи, если что.)
Алексеенко, 17, где располагалась и располагается до сих пор наша летунская лечебня, отстоит от общежития километров на семь. Так что меня ждал охренительно нудный моцион перед сном. Ибо монорельс нам клоны разбомбили, а поймать вечером попутку — нереальная удача.
Шел снег.
Необычно густо для местной разряженной атмосферы.
Я продирался через сугробы, сопя в «дышарик», одинокий, усталый и ужасно злой. Улицы пустые, как моя голова после вылета, потому что кругом вечерняя поверка и отбой. Темно, потому что режим светомаскировки, а «полковничий погон», как прозывают три звезды в небе, уже зашел. Тихо, только ботинки скрипят.
Я мысленно ощупывал карманы, вспоминая, куда засунул направление в госпиталь. Если не найду, меня ждет пренеприятная возня на КП в общаге, ведь вечернюю поверку я пропустил. А уж если патруль на улице сцапает, так это вообще караул!
Патрули нынче бдительные. А планшеты у патрулей все больше из довоенных мобзапасов — замумукаешься ждать, пока они проверят по базе твои личные данные. В комендатуру можно загреметь запросто, что означает весьма веселую ночку. А в 6.30 утра подъем. Вот такая перспектива.
До меня не сразу дошло значение некой посторонней вибрации в левом нагрудном кармане. Холодно, парка толстая, а под ней свитер, так что вибрация достучалась до моих рецепторов не сразу.
— Ё-моё! — воскликнул я и остановился, лихорадочно выдирая трубку коммуникатора на свет божий.
Еще секунд десять ушло на возню с подключением гарнитуры — ведь рот закрыт дыхательной маской — не больно-то пообщаешься!
Короткий взгляд на экран. Номер не определен. Здравствуйте!
Кто это такой упорный? Ну-ка!
— Андрей? До тебя не дозвониться, — сообщил знакомый голос. Сухой, потрескавшийся, словно лак на старой виолончели.
— А-а-а… Слушаю, Румянцев. — Совсем невпопад, но говорить что-то надо!
— Знаю, что Румянцев. Я же именно тебе звоню. Иванов говорит.
— Товарищ Иванов?!
— Я. Здравствуй, Андрей.
— Здравия желаю.
— Ты, я так понимаю, из госпиталя? Не успел тебя там перехватить.
— Так точно, из госпиталя.
— Румянцев, сообщи мне свои координаты, я прямо сейчас высылаю за тобой мобиль. Тебя ждет серьезное дело. Считай себя временно зачисленным в состав эскадрильи особого назначения. Через два часа мы улетаем.
— Но, товарищ Иванов, капитан первого ранга Бердник, у меня на завтра учения…
— Отставить. Григорий Алексеевич уже вошел в положение. А что до учений… есть куда более серьезные дела. Приказ ясен?
Приказ был ясен.
Уж если лично товарищ Иванов осчастливил звонком, значит, дела серьезнее некуда.
Не подвела интуиция, буквально кричавшая, что раз Саша Браун-Железнова здесь, значит, и Иванов неподалеку! А значит, не просто так здесь прозябает такой человек! Да и не прозябает! Служит! А раз так, жди, Румянцев, скорой встречи! Жди, Румянцев, беды! Потому что дела у Иванова такие, что плакать хочется.
