В глазах юноши сверкнули озорные огоньки.
– Было бы опасно носить легкое и белое во дворце Закар-Баала и на улицах Библа, — нежно промурлыкал он. — Это могут понять неправильно, как предательство или неуважение к богам и князю. Поэтому я надеваю египетский передник только в своем поместье и в доме госпожи Лайли.
– И кто эта госпожа Лайли?
– О!.. — Юноша закатил глаза. — Чаровница, владычица наслаждений! Жемчужина среди женщин! И должен признаться, жемчужина очень увесистая, на две хорошие овцы потянет.
Смотритель Бен-Кадех разглядывал тем временем мой шатер, кострище с подвешенным на палках котелком и дремлющего в холодке кушита.
– Вижу, ты у нас надолго обосновался, — произнес он. — А потому повторю сказанное владыкой Закар-Баалом: пусть египтянин покинет гавань Библа!
– Но как это сделать? — возразил я. — Разве твой господин дал мне корабль, чтобы вернуться в Танис? Не могу же я отправиться туда пешком!
– Иди в гавань, там много кораблей. Есть и такие, что плывут в Египет.
– Страшно мне туда идти без защитника, а воин, что был со мной, ушел. Боюсь, увидят меня люди Гискона и убьют.
– Стражи мои не допустят драк и убийств у причалов, — сказал смотритель. — Это одно, а вот и другое: корабль Гискона нынче отправился в Тир.
– Хорошая новость, Бен-Кадех! — Я изобразил радостную улыбку. — Если так, завтра я наведаюсь в гавань. Может быть.
– Может быть? — нахмурился Бен-Кадех.
– Что ты его гонишь, дядюшка? — вмешался Эшмуназар. — Что плохого в том, что Ун-Амун поживет здесь, на берегу? Я мог бы приходить сюда и беседовать с ним о чудесах Египта… Как бы я хотел съездить в Фивы или хотя бы в Танис! И увидеть своими глазами долину Реки, храмы, пирамиды, статуи богов и великих владык!
Бен-Кадех вздохнул:
– Не я гоню Ун-Амуна, а наш повелитель Закар-Баал. Призовет он меня к себе через несколько дней и спросит: воля моя исполнена?.. уехал ли египтянин?.. И что я ему отвечу?
– Ответишь, что он покинул гавань Библа, как приказано князем, — отозвался юноша и повел рукой: — Разве здесь гавань? Нет ни причалов, ни кораблей, ни складов, ни дороги… Здесь просто берег, где всякий, кто желает, может разбить шатер. А в гавани Ун-Амуна нет!
– Ты шалопай и хитрец, сын моего брата, но хитрости твои — что гранат, выросший на пальме, — произнес смотритель. — Скажу я так, и выйдет, что я князя обманул, и он, проведав об этом, станет гневен. Нет, лучше правда: в гавани Библа Ун-Амун! А дальше — как владыка повелит… Пока не говорил он мне гнать египтянина силой.
– Почему же он желает меня выгнать? — спросил я. — Есть ведь дела большие и дела малые. То, что свершил я с Гисконом, — малое дело. А вот большое: прибыл я от великих людей Та-Кем со священным поручением. И даже ларец серебра у меня есть!
Бен-Кадех снова вздохнул.
– С этим серебром и неприятность… Кормчий Гискон был недоволен, что не отняли ларец, не схватили тебя и не бросили в яму. Поведает он об этом хозяину Баал-Хаммону, а тот пожалуется тирскому владыке. И будет рознь между Тиром и Библом, а нашему правителю розни такой не надо. Ведь может сказать князь Урет: захватили достояние Тира на пути в Библ и не отдал его Закар-Баал, так я захвачу корабли Библа в моих гаванях и верну потерю стократ! Что тогда делать?
– Этот Гискон только кормчий, а с жалобой пойдет его хозяин, — промолвил я. — Может быть, и не пойдет, узнавши, что серебром своим послужит великому Амону. Это ведь счастливый удел — дать богу от своего достояния, когда у бога есть нужда! Амон за это пошлет купцу долгие годы, крепких сынов и богатство много больше отданного!
Смотритель только развел руками, а Эшмуназар захихикал:
– Шутки шутишь, почтенный! Купец Баал-Хаммон тот еще выжига! В богов твоих он не верует, а за серебро всех сыновей продаст, тех, что есть, и тех, что будут!
– Истинное слово, — подтвердил Бен-Кадех. — А еще я знаю, что Баал-Хаммон в большой чести у тирского владыки, и тот за него заступится. Потому наш князь не хочет пускать тебя в город и с тобой встречаться. Если ты уплывешь в Египет, наш владыка скажет: послал я людей схватить египтянина, а он уже сбежал, и не нашли его мои люди. Что я мог поделать? Приди Гискон ко мне ночью, а не утром, поймали бы разбойника… Но не пришел, промедлил… Гискон и виноват!
Услышал я слова смотрителя, понурился головой и решил, что, кажется, было бы мудрее войти пустым к Закар-Баалу, чем с этим тирским серебром. И еще подумал, что Бедер, князь Дора, дал мне коварный совет, и попался я с ним, словно утка на вертел. Кто знает, вдруг возмечталось Бедеру поссорить Тир с Библом! Или, может, не хотел он этого, а все получается именно так…
Но что сделано, то сделано, и сожалеть тут не о чем. Много ли стоит пыль пустыни? Ровно столько, сколько мои сожаления!
Я поднял голову и посмотрел на Бен-Кадеха. А тот вскинул свой посох, ударил им о землю и произнес:
– Буду я приходить к тебе во всякий день и повторять слова владыки: египтянин, покинь гавань Библа! И буду делать это, пока не прикажет мой повелитель явиться сюда со стражами и прогнать тебя силой или пока не охватит твое сердце печаль, не почернеет твоя печень и не захочешь ты сам уйти. Ведь здесь не твоя родина, Ун-Амун, и нет здесь у тебя господина, нет дома и нет семьи!
Сказав так, Бен-Кадех удалился, а с ним и молодой Эшмуназар.
БИБЛ. БЕРЕГ И ХРАМ
Здесь не твоя родина, и нет здесь у тебя господина, нет дома и нет семьи, сказал Бен-Кадех, и это было верно. Далеко моя родина, далеко мой повелитель Херихор и Фивы, где дом мой, мои женщины и дети. Все это так, но со мною Амон! Вот он, мой бог, стоит в шатре и смотрит на меня то грозно, то милостиво. Грозно — когда я помышляю о том, не сесть ли на корабль и не вернуться ли в Танис, а когда думаю я, что должен исполнить порученное, взор бога милостив. Ибо не обойтись Амону-Ра без священной ладьи, а без кедровых бревен ладью не выстроишь. И потому я здесь, что бы ни говорил Бен-Кадех и что бы ни приказывал правитель Библа.
Бен-Кадех являлся каждый вечер, иногда один, иногда с Эшмуназаром или с мальчишкой, тащившим вино и хлеб, и всякий раз повторял мне те же слова: египтянин, покинь гавань Библа! Сказавши это, он опускался на землю, и мы начинали беседовать. Он рассказывал о Библе, о странах Джахи и Хару, об их городах и князьях, а я — особенно если приходил Эшмуназар — делился памятью о Та-Кем, о Танисе и Фивах, ?? нашей огромной Реке, что рождалась в неведомых южных землях и несла свои воды в Великую Зелень.
Вот чудо, говорил я: каждый год в месяц фаофи воды Реки начинают прибавляться, менять свой цвет и заливать берега на много шагов, и так продолжается в месяц фаофи и в месяцы атис, хойяк и тиби. Потом вода отступает, оставляя на полях плодородный ил, и все зеленеет, растет и цветет, даруя зерно и плоды в месяц мехир, и в месяц фаменот, и в месяцы фармути и пахон. А за пахоном приходит месяц пайни, зной усиливается, Река мелеет, иссякают каналы, трескается от жара земля, горячие вихри кружат песок, и так — в пайни, эпифи, месори и тот. Жизнь замирает, люди шатаются, как пьяные, и говорят об этом времени: когда начнет дуть ветер пустыни, познаешь вкус смерти на своих губах… Но вот приходит месяц фаофи и все повторяется вновь, расцветает и плодоносит земля, люди сыты и довольны, люди празднуют и благодарят богов… Разве это не чудо?..
