Чудо, соглашались Эшмуназар и Бен-Кадех, воистину чудо, и нет подобного ему в странах Хару и Джахи. Реки здесь маловодны и текут с гор по камням, плодородных земель немного и удобрять их приходится бычьим навозом, удобрять, и вскапывать, и поливать, а это великий труд. В горах не растут зерно, лоза и пальмы, только деревья, те, за которыми, Ун-Амун, ты приехал, как ездили предки твои из речной Долины. Так было неисчислимое множество лет: мы вам — деревья, вы нам — зерно и плоды. В каждой стране чего-то больше, а чего-то меньше; так свершилось по соизволению богов, чтобы люди не сидели в своих краях, а строили корабли, грузили товар на ослов и верблюдов и ездили друг к другу. Боги знают, что делают: Та-Кем дарованы Река и зерно в изобилии, Джахи — море, горы и кедры.
Потом спрашивал Эшмуназар, спрашивал, сколько племен живет в Та-Кем и есть ли у каждого племени свой город и своя земля, особый язык и обычай. И я отвечал, что в Обеих Землях, Верхних и Нижних, живет один народ, что называем мы себя роме, что язык наш и обычаи всюду одинаковы, всюду славим мы Амона и других богов и уходим в урочный срок в Страну Заката на суд Осириса. Наши города, словно бусины ожерелья, нанизанные на речной поток, и живут в них роме под властью единого владыки — да будет он жив, здоров и вечен! Но, конечно, служат ему князья и семеры, знатные воины и писцы, ибо Та-Кем велик, и нужно много глаз, чтобы присмотреть за народом и землями. Тем более что приходят в Долину люди из других племен, с юга — кушиты, с запада — ливийцы, а с востока и севера — ханебу, жители Хару, Джахи, Иси, Ретену и прочих мест.
«Да, ханебу — это мы, — соглашался Эшмуназар, кивая. — Но у нас в Джахи не так, как в вашей стране, мы не единый народ, хотя говорим на одном языке и молимся одним богам. Мы сидоняне и тиряне, жители Библа и Арада, Симиры и Берита, и нет над нами иной власти, кроме владык городов. Прежде были мы под Египтом, а ныне сами по себе, и это внушает страх. Ибо есть в мире сильные, и туда, откуда ушел Египет, придут другие, явятся с мечом и копьем, подвергнув нас разорению и смерти. И станет край наш пепелищем».
Говоря такое, обращался Эшмуназар лицом к востоку, а Бен-Кадех мрачнел и пояснял, что восстает там новая держава, чьи воины злые и хищные, точно голодные львы. Носят они железный доспех и железный шлем, дерутся яростно на колесницах и пешими, пускают стрелы, бьют копьями и рубят мечами. И я, слушая те истории, невольно думал: вдруг явится войско это в Та-Кем, явится в годину слабости, и никто его не остановит, ни владыка наш Рамсес, ни Херихор, ни князь Таниса. Воистину, случись такое, лишь на Амона была бы надежда! А чтобы бог не гневался, положено всему идти, как завещали предки: богослужения в храмах, жертвы, гимны и прочие таинства. Конечно, и ладья Амона должна быть такой, чтобы не разъехались гнилые доски и не рухнула в Реку статуя бога. Эти мысли укрепляли мое сердце, и решил я, что буду сидеть под стенами Библа, пока не сморщится от старости лицо и не призовет меня Осирис.
Были и другие заботы кроме разговоров со смотрителем и его племянником. Я все же собрался сходить к кораблям и поискать Мангабата, но перед тем закопал похищенный мною ларец в песок под пальмами, взяв из него немного серебра. Боялся я оставить ларчик под присмотром Брюха; не безлюдное тут место, рядом деревушка рыбаков, и если явятся они, не защитить рабу сокровище. За дом Амона я не тревожился. В мире немного таких святотатцев, как проклятый Харух, и люди чужих богов не трогают, опасаясь их мести. Так что взял я пять браслетов, закопал ларец, велел Брюху не спать, а стеречь шатер, и отправился в гавань.
Там царило столпотворение, как всегда бывает при разгрузке и погрузке кораблей. На меня внимания не обращали, хоть был я заметен в белых своих одеждах, как журавль в гусином стаде. Расхрабрившись, я прошелся раз-другой мимо причалов, слушая выкрики корабельщиков. Не очень я их понимал, но все же было ясно, что есть тут суда из Сидона, Арада и Тира, и есть из Таниса, те, владеет коими господин Несубанебджед. Я уже собирался взойти на такой корабль и передать кормчему слова для князя Таниса, но вдруг в одной из харчевен увидел знакомое лицо. Мангабат сидел за столиком и поедал ракушки в остром соусе, запивая пивом; в его бороде запуталась ракушечная скорлупа, губы лоснились, с пальцев капали соус и сок.
Я подошел и сел напротив. Глаза кормчего округлились в удивлении; запустив в бороду пятерню, он рыгнул и выдавил:
– Ты?..
– Я, хвала Амону! Рад видеть тебя, кормчий!
– А я так не очень, — произнес Мангабат, вытирая руки о полу одеяния. — Воистину ты — брат беды, отец несчастья! Что ты сделал, Ун-Амун! Ходят слухи, что вы с Феспием ограбили тирский корабль, забрали все товары, а людей, перерезав им глотки, пустили рыбам на корм! Ладно уж Феспий сотворил такое, он кровожадный северный дикарь, но ты, ты, Ун-Амун!.. Ты ведь посланец бога, и не для тебя разбой, не для тебя нечестие!
– Его и не было, — ответил я и рассказал подробно о случившемся.
– Ну хоть никого не убили, — заметил Мангабат. — А от меня чего ты хочешь?
– Хочу, чтобы ты поведал обо всем господину нашему Несубанебджеду. Передай, что припадаю я к его стопам и целую прах под его ногами… И еще передай, что в бедствии я, ибо не пускают меня в город, и не хочет князь Закар-Баал обратить ко мне свой лик. Передай, что нужна мне помощь — пусть Несубанебджед пришлет князю слово, дабы…
– «Передай», «передай»! — перебил меня кормчий. — Ты думаешь, я вхож во дворец, как в эту харчевню? Что там угостят меня пивом и лепешками с медом?.. Да кто меня пустит к владыке Таниса!
– Не делай из белого гуся черной вороны, Мангабат! Скажешь все это Руа, главе корабельщиков. Захочет господин, так призовет тебя.
Кормчий хлебнул пива, снова приложился к кувшину и закручинился:
– Призовет… Черепашья моча, лучше бы не призывал! Что я ему скажу? Как оправдаюсь?
– Чего ты боишься, Мангабат?
– Того, что приказ не исполнил! Велено было везти тебя в Библ, а я высадил в Тире! Господин разгневается… еще скажет, что я во всем виновен… в том, что проклятый Харух украл сокровища… и в том, что поплыл ты в Библ на тирском корыте и его ограбил… Схватят меня и бросят под палки!
– Не бросят. В Тире я от тебя ушел по собственному разумению, и в воровстве Харуха ты не виноват. Скажешь так, а я повторю, когда вернусь в Танис.
– Обещаешь?
– Клянусь благоволением Амона! Обещаю, если передашь главе корабельщиков мои слова и окажешь еще одну услугу.
– Какую?
Мангабат уставился на меня с подозрением. Я вытащил браслеты и показал ему, прикрывая серебро ладонью.
– Мне нужно обменять их на что-то помельче. На серебряные и медные кольца, которыми я могу заплатить за еду.
– Хорошо, сделаю. Жди здесь.
Кормчий вытянул руку, и браслеты утонули в его широкой лапе. Затем он исчез, но вскоре вернулся и дал мне кожаный мешочек, в котором побрякивали кольца и мелкие слитки серебра.
