— Читать будете? — спросил он.
— А про что тут? — ответил вопросом на вопрос Живых.
Вместо ответа охранник отвел ладонь. Фотография была выцветшая, черно-белая. На ней в углу на кушетке под капельницей лежал человек, укрытый по шею простыней. Из-под простыни тянулись проводочки и трубочки, соединяя человека с аппаратами возле кровати. Больничная занавеска, разгораживающая кровати пациентов, была отдернута, и за ней виднелись другие койки с такими же больными, укрытыми по шею простынями.
Рядом с утыканным проводками человеком, спиной к камере, в белом врачебном халате и шапочке стоял Рашид.
Бой-Баба раскрыла рот от изумления. Даже тридцать лет беспокойной жизни не изменили его. Шевелюра тогда была попышнее, это правда. И талия поуже. Но спина так же самоуверенно-пряма, и руки как колбаски, загребущие.
Живых за ее спиной присвистнул:
— Это ж он тут совсем молодой… на стажировке, наверное, — он потянул листок на себя. — Можно?
Охранник кивнул. Живых быстро пробежал глазами строчки и приподнял бровь.
— Ну что там? — спросила Бой-Баба.
— А вот слушайте, — объявил бывший штурман и принялся читать:
— «Эти последние исследования Общества Социального Развития могут означать прорыв в нашем представлении о медицине. Впервые человек не зависит от капризов природы или генетики. Одна таблетка из рук врачей-революционеров — вот и все, что оказалось нужно подопытным добровольцам, чтобы обеспечить им долгую, активную жизнь».
Тадефи хмыкнула:
— Интересно, где теперь эти добровольцы!
Живых опустил листок.
— А мне интересно, в каких отношениях теперь врач-революционер Рашид со своими бывшими работодателями.
Дядя Фима оглядел всех.
— Интересно, да? Так вот я думаю, что отношения врача Рашида с его работодателями из Общества Соцразвития остались самые задушевные.
Потом все молчали. Переваривали новость.
— Дядь Фим, так вы хотите сказать, что они сами через Рашида присылали сюда наркотики? — спросила Бой-Баба. — И продавали своим же поселенцам, зарабатывая таким образом на новые исследования? А что, с них станется.
Она нахмурилась. Что-то не сходилось.
Живых помотал головой:
— А ты соображаешь, какие деньги делаются на простых аптечных лекарствах? Куда там наркотикам! Наркотики — это Микки Маус по сравнению с обыкновенным аспирином. Не-ет, — Бой-Баба пыталась возразить, но Живых остановил ее движением руки. — У Общества Соцразвития своих денег девать некуда. Они бы не стали мелочиться и приторговывать наркотиками, когда вот такие «лекарства от всего» без рецепта в любой аптеке в тысячи раз больше денег приносят.
Тадефи потянулась за стаканом, налила себе воды, посмотрела на нее и поставила обратно, не выпив.
— Тогда совсем непонятно, зачем было везти сюда таблетки контрабандой, — заметила она. — И тем более непонятно, как этот Рашид вообще попал на корабль.
Дядя Фима взял листок из рук Живых и положил его обратно в стопку.
— А вот об этом хорошо бы расспросить членов экипажа. Мне кажется, что наша пестрая компания подобралась на «Голландце» совсем не случайно.
Они уже собрались расходиться, когда Бой-Баба вспомнила:
— Тадефи — пластырь.
Девушка кивнула и поднялась с места. Живых, приподняв полотенце, взял крысу на руки. Тадефи, с ватным шариком в руках, осторожно отклеила пластырь с розового обритого участка кожи.
И отстранилась.
Ранка на спине крысы была маленькая, но за эти три дня она набухла и увеличилась. И не заживала. Капельки сукровицы сочились из нее и тут же застывали по краям россыпью снежно-белых кристаллов.
Тадефи не сводила глаз с крысы.
— Живых, — наконец выговорила она, — убери ее в клетку. И запри.
Когда щелкнул замок на крысоловке, все замолкли. Никто не двигался.
Затем Тадефи опустилась на откидное сиденье возле лабораторного стола и медленно стала разматывать бинт на своей руке.
* * *
Уже по всему кораблю прогудел сигнал отбоя, а Тадефи с остальными все еще сидели в медотсеке. Девушка плакала, уткнувшись Бой-Бабе в переплетенную ремнями грудь. Та обхватила ее за плечи и укачивала Тадефи, как маленькую. Да та и казалась совсем маленькой в мускулистом объятии Бой-Бабы.
Дядя Фима и Живых сидели рядом и молчали. Охранник изредка вскидывал брови в такт своим мыслям. Рубил стол широкой ладонью, качал головой. Посматривал на хлюпающую носом Тадефи и ничего не говорил.
Живых опустил голову на скрещенные руки и так сидел, уткнувшись носом в стол. Смотрел на Бой-Бабу с марокканкой и молчал. Лицо его под копной черных кудрей было бледно.
— Уходите, — в который раз махнула на них рукой Тадефи. — Вы же заразитесь.
Она попыталась оттолкнуть Бой-Бабу, но та не отодвинулась.
— Да заразились уже, — буркнул в ответ Живых. — Чего теперь-то…
Спать в ту ночь ни у кого не получилось. Бой-Баба вскипятила чайник и сделала всем кофе. Четверо сидели вокруг лабораторного стола с покрытой полотенцем крысиной клеткой. В конце концов Тадефи задремала, положив голову на локоть Живых. Дядя Фима беспокойно раскачивался на откидном сиденье, оглядывая медотсек.
— Что вы ищете? — тихо спросила Бой-Баба.
Тот усмехнулся:
— Если бы я знал! Я был уверен, что Рашид везет наркотики. Но теперь я понимаю, что он вез что-то другое… гораздо хуже. И опасней, — он бросил взгляд на спящую Тадефи. — Но зачем?
Бой-Баба поняла. Повернулась к нему.
— Вы сказали, что Рашид не терял связи со своими бывшими работодателями. С Обществом Социального Развития. То есть получается, что таблетки исходили от них?
Охранник вскинул брови: кто знает?
— Но зачем Обществу заражать своих же поселенцев смертельной болезнью? — возмутилась Бой-Баба. — Если бы конкурентов — я еще могу это понять. Но своих?
Дядя Фима вздохнул:
— Ну вот смотри, — он провел ладонью по столу. — Что такое эти поселенцы? Только правду говори.
Она сказала правду:
— Безработные, бывшие в заключении, наркоманы. И те, кто вообще не способен работать. Такие люди всю жизнь сидят на грошовой социалке: вроде не дураки и не больные, а картонную коробочку вам три часа будут клеить. Понятно, что никто таких ни на какую работу не берет. В тюрьме я их много видела: они потому и попадаются, что даже украсть толком не умеют.
Дядя Фима внимательно смотрел на нее:
— И тебе их жаль?
— Мне? — возмутилась Бой-Баба. — Конечно, мне их жаль! Они такие родились… лентяи не лентяи, а неприспособленные. Несчастливые, — она усмехнулась, вспоминая.
