Мысль о Майере подтолкнула ее.
— Капитану плохо было, — сказала она Йосу. — Я его в отсеке оставила. Надо сходить посмотреть, как он там.
На лице Йоса отразилось замешательство.
— В отсеке? — сказал он. — Капитан у себя в отсеке?
— Ну да, — кивнула Бой-Баба, чувствуя в горле горькую желчь от потери. Дяди Фимы больше нет. Это невозможно, так не бывает. Еще один близкий человек ушел, оставил ее одну…
— Как странно, — задумался Йос. — Майер заходил ко мне на мостик… как раз перед выходом группы. Я еще подумал, что он слишком рано встал на ноги, что ему это может повредить…
Тадефи шмыгнула носом.
— Я сейчас же пойду посмотрю, как он там, — она вытерла рукавом глаза и выпрямилась. — Где, ты говоришь, ты его нашла? — повернулась она к Бой-Бабе.
— Да вот тут и нашла, — ответила та, — где-то здесь он и прогуливался… — и осеклась.
Перед выходом группы прикованному к постели капитану зачем-то срочно понадобилось в грузовой док.
* * *
В обесточенном медблоке базы лаборант проснулся, словно от толчка. Он раскрывал рот и надсаживал грудь, но не мог вдохнуть, как ни старался. Профессор знал, что надо проснуться, что во сне он задохнется, и старался раскрыть глаза. Но глаза не открывались, словно склеенные, и он смотрел сквозь веки во тьму. Какая-то грязная толстая тетка в лохмотьях, с подведенными черным пронзительными глазами, сидела у него на груди, вонючей задницей вдавив его в жесткий пол. Она тащила из его горла веревку, и лаборант понял, что в этой веревке заключена его жизнь. Грязнуха вытянет ее всю и поведет на ней его, как бычка на рынок, туда, откуда никто не возвращается.
Лаборант схватился за горло, перехватывая воображаемую веревку, сжал покрепче и, наконец-то задышав и закашлявшись, проснулся.
С колотящимся сердцем — удалось, он обманул грязнуху и бежал от нее на эту сторону, в явь! — он таращился в черноту и слушал, как из обломанной культи крана капает в подставленную мисочку оставшаяся в коллекторе вода. Эти несколько ложек воды они с женой делили уже восемь дней.
Воздух в медблоке был пустой, кислорода в нем оставалось всего ничего. Он не вливался в легкие, а опустошал их с каждым вдохом. Еще максимум сутки — и все. Защитная металлическая оболочка медблока, нагревшаяся под малохольным солнцем, насквозь прожигала бетон. Лаборант полулежал на полу жаркой лаборатории на одеяле Мойры, обливаясь потом и стараясь забыть ведьму с веревкой.
Он сел на полу и поднял руку — проверить, как там жена. Мойра дышала еле слышно: часто и тихо.
Теперь Профессор жалел, что расколотил приемник: был бы хоть какой-то свет. Кряхтя, он поднялся и, держась за грудь, босиком прошлепал в неработающий гигиенблок. Вони от забившегося унитаза он уже не ощущал. На ощупь раздирая на подтирку хрупкие страницы древнего лабораторного журнала, он смотрел перед собой в темноту, на пульсирующий красный огонек чудом уцелевшего хронометра. Света он не давал, а только помигивал, отмеряя секундами оставшееся им время.
Справив нужду и подтянув пропотевшие трусы, лаборант прошлепал к огоньку поближе — постоянная тьма была непереносима. Поднес разодранный лабораторный журнал к пульсирующей красной точке — не удастся ли что-нибудь рассмотреть? Он увидел, чуть светлее окружающей тьмы, силуэт собственных пальцев и растянул рот в улыбке.
Но, как он ни щурился, ему не удалось разглядеть ничего на странице лабораторного журнала. Выхваченные из тьмы закорючки, выдавленные на дешевой старинной бумаге бледным карандашом, не складывались в формулы. Профессор усмехнулся и опустил журнал, разжав руки. Тот с шуршанием упал на пол. Приспичит — искать придется, подумал лаборант, но нагибаться за ним не стал.
На звук подойдя к раковине, он бережно взял в руки миску, тут же подставив под капли соседнюю. Сжимая миску в руке, на ощупь проследовал к постели жены. Потряс ее за голое, потное плечо в слезящихся кратерах язв.
— Мойра, водички… — прошамкал он сухим ртом.
Почувствовал, как она берет мисочку у него из рук. Стоял, наклонившись над ней, пока она делала два скупых, медленных глотка. Мисочка толкнулась ему в руки.
— Ты тоже пей, — просипела она безголосо и улеглась обратно.
Профессор знал, что она оставила ему гораздо больше, но сил возражать не было. Он жадно влил в горящее горло остатки воды и сел рядом с женой, держа ее за руку.
— Спи, — прохрипела она.
Он не ответил — закрыл глаза и смотрел перед собой в черноту, в которой пылало красное пятно — зафиксировавшийся на сетчатке огонек хронометра. Пятнышко становилось все меньше и темнее, меняло очертания, пока не стало похоже на искривленный знак невиданного химического элемента.
Задремавший лаборант вздрогнул и схватился за край кушетки. Спать нельзя! Огненный искривленный знак хоть и поблек, но все еще стоял перед глазами, окруженный черным бархатным полем. Профессор прищурился, пытаясь рассмотреть его получше. Что-то знакомое… знак раздвоился, поплыл перед глазами, и совсем рядом лаборант услышал довольный смешок.
Это толстая ведьма опять за мной пришла, подумал он. Но я с ней не пойду. Как Мойра одна помирать будет? Ей страшно будет…
— Уходи, — прошептал он, вытянув в темноту руки. — Пошла прочь! — и для убедительности потянулся за своим обсидиановым скальпелем. Схватил и поскорее засунул в карман, похоронив среди каких-то старых бумажек, использованных чипов и прочего мусора. Когда он вытаскивал руку, одна бумажка, зацепившись за рукав, упала на пол.
Ведьма обиженно побурчала и замолкла, но лаборант слышал ее натужное, зловонное дыхание. Ей же не нужен воздух, чего ж она дышит? Наверное, это и есть галлюцинации, осенило его.
— Наверное, — тоненько подтвердил бабий голос.
Лаборант схватился за край кушетки и почувствовал, как ведьма что-то пихает ему в руку. Он непроизвольно сжал пальцы и ощутил клочок бумаги — тот самый, что он обронил.
Надо же, и тактильные галлюцинации тоже, подумал он. А вслух сказал:
— Уходи. Мы не твои. — Слова находились сами — он и не сообразил бы, что сказать, но ведьму это, похоже, убедило.
— Уйду-уйду, — пропищал голос, и лаборант услышал шлепанье босых ног по полу. Шаги удалялись. Раздался смешок, скрипнула дверь — и все стихло.
Профессор сидел, обливаясь потом и хватая ртом пустые остатки воздуха. Рука его была по-прежнему сжата — так крепко, что он не мог понять, держит он в ней что-нибудь или нет. Он встал, подобрал пустую мисочку, добрался, натыкаясь на столы и шкафы, к раковине, вытащил подставленную мисочку и вылизал из нее накапавшую воду. В голове сразу просветлело.
Подойдя к огоньку хронометра, лаборант поднес к нему крепко сжатый кулак. Раскрыл пальцы.
Это был десятилетней давности пропуск на космодром Сатиш Дхаван, пожелтевший и в пятнах.
