– Слушаются.
– А вон там, у столба только что стоял человек в разорванной куртке – разорвана пополам поперек груди. Видела?
– Ничего я не видела. Если бы он нарушал порядок, я бы его заметила. А что?
– Да нет, так просто, – ответил Жора.
О возможном появлении призрака Жора был оповещен заранее. Еще три года назад в Ыковку была прислана странная, особо секретная инструкция. Инструкция была с тремя печатями, без подписи и в единственном экземпляре. Она гласила:
При появлении в поселке человека, считающегося несомненно умершим, немедленно установить слежку и не снимать вплоть до прибытия специальной команды. Не допустить ухода объекта за пределы поселка. Если же объект попытается сбежать, его необходимо уничтожить. Проследить все контакты объекта, особенно дительные. Установить дополнительную слежку за людьми, с которыми объект контактировал два или более раз. В донесениях объект называть просто «объект». Строго запрещается вступать в личный контакт, под любым предлогом и по любой причине.
Раз инструкция была получена три года назад, именно после происшествия на лесопилке, то в ней, скорее всего, имелся ввиду именно этот объект. Но Жора слишком хорошо помнил, что его отец говорил о призраках и о людях, видящих призраки. Поэтому Жора решил не торопиться.
24
Тем утром Оксана проснулась рано, походила по комнатам, прочла записку, ничего не поняла и от скучного непонимания опять уснула. Проснувшись второй раз, она села у окна и, по неизвестной причине, начала вспоминать свою неудавшуюся семейную жизнь. Удивительно, из-за какой мелочи можно возненавидеть мужа, если его не любишь.
На этой философской мысли Оксана устремила вдаль влажные глаза и увидела на улице мальчика. Мальчик был похож на ее сына.
Она собралась быстро; спустя час она была на станции, а еще через двадцать минут шла по городу, узнавая некоторые улицы и даже пеньки деревьев. Дома потемнели и насупились за столетие. Те, что смотрели на улицу, имели прозрачные двери из чего-то, напоминающего силовое поле. А те, которые смотрят во двор – из пластиковых досочек с большими щелями. Улицы прилизаны, но во дворах по четыре кучи мусора в каждом – по куче в каждом углу. В некоторых по пять.
Крысы шмыгают одна за другой. Стены покрыты матерными надписями. В подворотнях валяются пьяные калеки. Из окна – фортепианная музыка. Электрические часы, посеревшие от пыли, не первый десяток лет показывающие вечные пять утра.
Объявление: «баня закрыта». Выставка работ местных художников. Бесплатный телефон. Работает. Прошел мужчина, мило улыбнувшись. То же самое, что и сто лет назад, – заметила Оксана и успокоилась.
Машинка, похожая на бронзовую половинку яблока, лежала в ее сумочке. Если что-то случится, я всегда смогу сбежать. Ведь двадцать три часа уже прошли, – говорил кто-то чужой в ее мозгу.
Ее дом сохранился, лишь стал очень старым. В камнях появились выбоинки, похожие на следы пуль. Кто знает, сколько войн пронеслось здесь за ускользнувшее столетие?
У двери квартиры она остановилась, не в силах поднять руку к звонку. Вот сейчас я позвоню и услышу шаги, и он откроет… И весь кошмар закончится. Я, например, проснусь. Двно уже пора. Я уже выспалась во сне и спать мне больше не хочется. Дверь у меня сменили. А стену так и не побелили за сто лет.
Работают они, называется. Когда еще рабочих вызывали. Так забилось сердце, что она испугалась внезапной смерти (бабушка умерла от радости, выиграв в лотерею швейную машинку). Она нажала кнопку звонка и подождала. Еще два раза.
Никакого ответа. Она толкнула дверь и дверь оказалась незаперта.
Комната была чиста, полна пустотой, порядком и огромным экраном телевизора во всю стену. Телевизор работал и передавал патриотическую программу: конкурс русских девушек. Во время патриотических программ телевизоры включались самостоятельно, а выключающая кнопка блокировалась. Она села и принялась смотреть сквозь слезы. Впрочем, русские девушки были хороши.
Во время конкурса русских девушек Оксана в первый раз ощутила национальную гордость. В том конкурсе победила угрюмая плотная девушка, похожая на коня, а некая Ната Бяцкая заняла второе место. На том же конкурсе произошло два несчастных случая: одну из участниц затоптал конь, а вторую привалило бревном в горящей избе. Но это не омрачило национального ликования.
Протранслировав патриотическую программу, телевизор отключился. Оксана подошла к книжным полкам и вытащила пухлый альбом с фотографиями. Кто эти девочки на снимках? Мои правнучки? А вот это, возможно, я – во всем уродстве восьмидесяти и, примерно, пяти. Зачем я здесь? Как я здесь оказалась? Почему я пришла в это место? Я хочу домой. Ведь это совсем просто – пропадай оно пропадом, это чужое столетие – я поверну ключик и окажусь дома. Никто не поверит мне, если я расскажу, где была. Но я не расскажу… Она достала бронзовую машинку с ключиком и повернула. И ничего не случилось.
Оксана была взята тепленькой, ни о чем не подозревающей. Ей заклеили рот пленкой, защелкнули руки за спиной, стащили по лестнице (разорвав при этом часть одежды), втолкнули в твердый холодный кузов без окон. В кузове играла электронная музыка. Оксана поначалу пыталась угадать, где у музыки начало, а где конец, но музыка оказалась бесконечным повторением. Она служила не для развлечения узников, а для подготовки их к тому, что их ждет. Еще в кузове было полно мелких тараканов, которые питались крошками, находимыми в карманах заключенных. Тараканы сразу же занялись делом. К крикам и попыткам их задавить тараканы остались идиотически безразличны. Крики Оксана издавала той половиной рта, от которой отклеилась пленка.
Квартиру обыскали, изъяли все документы, сломали часть мебели, из лихости, выбросили в окно альбом с фотографиями – чтобы посмотреть, как красиво они летят. Одну из фотографий подобрал местный бомж и положил в свой ящик для милостыни. Бомжу не было чуждо чувство прекрасного.
Оксану выгрузили из машины, снова заклеили рот, провели по коридорам, которые изламывались в самых неожиданных местах и прерывались ступенями (у каждых ступеней и у каждого поворота было сеточное ограждение, а на сетке висел круглый указательный знак в виде указательного пальца; Оксана так и не поняла, что этот палец означал. Потом ее бросили в цементную комнату без всякой мебели, предварительно отобрав все личные предметы, кроме платья. В камере было жарко, а не холодно, как это представляла себе Оксана; упав на пол, она счесала себе коленки, как в детстве, снова вспомнила сына и заплакала. За дверью послышались шаги и она затаилась.
Ей принесли миску кислых и совсем будто дохлых грибов, которые она съела с удовольствием – не часто баловалась грибами в прошлой жизни.
Через пять минут или через пять часов (время совершенно потеряло реальную длительность) ее снова вытащили из камеры и повели по коридорам. После двух решетчатых перегородок потолки стали выше и Оксана начала смутно узнавать здание. Что-то очень далекое, из детства, нет, не может быть, нет, может, она вспомнила: в этом здании ее мать принимали в комсомол и задали всего один вопрос: «кто из наших космонавтов полетел первым?». В тот день был массовый прием и приемщикам хотелось поскорее закончить это нудное дело. В этот же зале поколение спустя, когда комсомол развалился, Оксана участвовала в выступлении первого в городе (кстати, и последнего) эротического театра. Они ставили слегка переделанную французскую пьессу; во время спектакля Оксана снимала с себя все, кроме трусиков. Театр все равно запретили. Теперь ее втолкнули в ту же самую комнату (довольно большую, в эротической постановке тогда участвовало четверо девушек), втолкнули и бросили на стул. А вдоль стен тогда стояли скамьи, на скамьях сидела молодежь мужского пола вперемешку со стариками… Она получила удар в лицо; удар разорвался как бомба; Оксана удивилась, что осталась жива, и все воспоминания потухли.
