– Ну, ……., будешь говорить? – спросил русый костлявый молодец с пьяным задором в глазах.
– Буду, – сказала Оксана и получила еще один удар.
– Теперь не будешь, – сказал костлявый молодец, наклонившись над телом.
Когда она открыла глаза, на ней вместо платья был халат и лежала она навзничь, в той же камере, порожек у самой головы. Немилосердная лампочка выедала глаза как будто кислотой.
Ну, нет, – подумала Оксана, – бейте меня хоть убейте, но если я взъемся, то плохо будет! Она плюнула в лампочку и с нечеловеческой точностью и силой плевок попал. Лампочка зашипела, наполнилась белым туманом, сказала: «фук!» и погасла.
25
Коре вошел в дом, задернул штору и включил настольную лампу. Подумав, выключил. Не то настроение, чтобы включать лампу. Дом был пуст – Оксана пропала, но он заметил это не сразу. Заметил и удивился и обиделся на нее за это.
Ему хотелось посидеть в темноте, чтобы ясно ощутить, как сгущаются молчаливые сумерки (чувство, сравнимое с тихим экстазом, наверное, примерно то же ощущает земля пустыни, которая впитывает воду – но любой звук разрушает это чувство). Ему хотелось вспомнить тех двух людей, которые погибли сегодня, почти на его глазах, и хотелось, чтобы воспоминание проявилось не полностью – чтобы невозвратимого стало еще больше. Хотелось, чтобы было плохо, чем хуже, тем лучше. Хотелось, чтобы кто-нибудь сейчас плакал, потому что сам он плакать не хотел и не умел. И до безумия хотелось почувствовать вкус шоколада – вкус настоящего шоколада.
Коре всегда ощущал сразу несколько чувств; чувства переплетались, как цветные проволочные жилки в кабеле и каждое сохраняло собственную индивидуальность, неожиданным образом изменяя остальные чувства, в то же время.
Так обычно и бывает в молодости, потом это пройдет. Те, которые доживают до сорока, чувств не имеют вообще. И никакая цветная муть не мешает им видеть верно.
Пора домой. В этом мире я мог бы сыграть еще не одну партию, но это бессмысленно. Вполне бессмысленно. Не стоило и начинать. Не стоило ехать в город и испытывать судьбу. Без партнера и без малейшего понимания цели я здесь как отдыхающий у моря. С моими преимуществами я могу никого и ничего не опасаться.
В этом мире я могу забавляться, как только хочу. Например, могу отомстить убийцам меня, прошлого. Или стать местным диктатором. Или вначале стать диктатором, а потом начать медленную войну и поработить несколько континентов.
Или еще что-нибудь равно бестолковое. Пожалуй, уже время прервать отдых и вернуться к работе. Возможно, меня пошлют еще раз и и тогда проникновение окажется успешным.
Он положил прибор на скатерть и с минуту тихо сидел, прощаясь. Потом повернул ключик.
Ничего не случилось.
Прошло уже тридцать два часа, а не двадцать четыре, как требовала инструкция. Коре положил прибор на ладонь и повернул ключик еще три раза. Внутри металлической полусферы послышался щелчок и мелодичный голос тихо произнес:
Прибор еще не активирован. До активации семьдесят две минуты пятнадцать секунд. Прошу прощения за вынужденную задержку.
Ладно. Семьдесят две минуты можно подождать. Это не семьдесят два дня, в конце концов.
Он включил телевизор и опять удивился отвратительному качеству изображения.
Он уже успел отвыкнуть от этого огромного экрана.
Экран изобразил надпись:
ЕВРОПЕЙСКАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ
Потом появился высокий картонный тополь и под ним скамеечка, со спинкой. На заднем плане нарисованы белые домики. Пропел петух. На экран вышел Иван Петров, в голубых штанах, в сапогах, в кепке и в Осийской национальной косоворотке.
Только накладного чуба и бороды не хватает. Иван Петров подошел к тополю, одобрительно похлопал его по стволу и, крякнув, присел на скамейку. Раздался голос за кадром:
Есть в Ыковке старый тополь, под которым вечно кто-нибудь сидит, коли погода хорошая. Стоит сесть на скамью под тем тополем – и сразу лезут в голову разные большие мысли, такие большие, что целиком в голову не помещаются, приходится просматривать их по фрагментам, а на это нужно время. От того и сидят ученые люди под тополем, долго сидят, не встают. В этот раз сидит под тополем лауреат Сократовской премии Иван Петров, тот, который изобрел самодвижущийся рычаг. Поприветствуем его, друзья!
Голос за кадром утонул в шуме аплодисментов.
В дверь длинно позвонили.
Коре убавил звук, но не встал с кресла. Если это Оксана, то у нее должен быть ключ; сумела уйти, сумеет и вернуться. Если это кто-нибудь другой, то его здесь не ждут. Звонок повторился. Ладно, попробуем открыть.
– Здравствуйте! – сказал Иван Петров и широко улыбнулся. – Очень рад вас видеть живым и здоровым.
– Здравствуйте.
– А я за вами целый вечер слежу. Вы это, думаю, или не вы?
Он покосился на работающий телевизор:
– Неплохая получилась передача, советую вам досмотреть до конца. Лично я не люблю сниматься, не люблю когда прожектором светят тебе прямо в лицо да еще не разрешают часто моргать. Не люблю, но приходится.
Был Иван Петров умен, хитер, белобрыс и остронос, имел легкие, очень национальные веснушки на щеках, смолоду любил разгульную жизнь, но знал меру в разгуле, так как берег здоровье. Главным в своей жизни считал науку и служение Осии, но и о том, и о другом задумывался редко – это только в фильмах и книгах партийные думают об одном только деле партии, а ученые только о науке. На самом деле и наука и дело партии для них – всего лишь работа, а от работы всегда хочется увильнуть. Чаще всего думал Иван Петров о женщинах и о покупке машины, но сейчас…
Голос за кадром продолжал:
Задумался Иван Петров о судьбе своего изобретения. Сидит Иванушка под тополем и думу думает. А что, – думает Иванушка, – а что, если сделать не один, а много таких рычагов; а что, если заставить их работать на благо Родины? А что, если дать по рычагу каждому осиянину?
Но тогда сколько же нужно рычагов? – велика страна Осия… А что, если сделать несколько сортов рычага – например, мужской рычаг и женский рычаг, да придумать так, чтобы они могли сами собою разводиться на воле? – вот тогда и хватит рычагов каждому осиянину… И заставить те рычаги работать, например воду качать, опрыскивать картошку или разносить повестки по домам… Сидит Иванушка и думу думает.
Эк, куда его занесло… Сознайтесь, вы, люди степенные и разумные, что и вас порою заносит не меньше, чем Петрова Ивана. Не сознаетесь? Вот и Иван Петров не сознается. – О чем задумался? – спрашивает сторож Никодим, тот, которого женщины любят. Спрашивает и останавливается, прикрывшись ладонью от солнца. – О европейской безопасности, – отвечает Иван Петров. – Ну, думай, думай, – говорит Никодим уважительно, опускает руку и идет своей дорогой.
– Обратите внимание, – сказал Иван Петров, – что мои передачи выгодно отличаются от передач других партий. Меня показывают не только с лучшей стороны; я даже позволяю над собой подшутить. Это делает меня ближе к народу.
