На столе перед ним стояла техлитровая банка из-под соленых кабачков, не вполне пустая. Банка отражала лампу тремя бликами: двумя вогнутыми и одним выпуклым. На дне банки лежал лист бумаги в крупную клетку с рассыпанными по нему хлебными крошками. На листе бумаги стоял ребром спичечный коробок
(«Пинскдрев» и красный цветочек – «Пуанкаре» и грибок ядерного взрыва: так виделось Кипенникову из-за перевернутости названия). По листку быстро ползали три мелких мошки с именами Васька, Сашка и Машка. Мошку Ваську Кипенников любил больше других – все-таки тезки.
Машка бежала впереди, на полной скорости, оббегая крошки и не притормаживая на поворотах – как гоночный автомобиль. Васька и Сашка неслись за ней, не отрываясь, как прицепные вагончики. Цель преследователей была ясна, но Машка пока колебалась кому из двоих отдать предпочтение. Василий Кипенников придвинул близорукое лицо к банке и сжал рукою бороденку. Бороденку он имел – небольшую, но аккуратно подстиженную, очень аккуратно, поверьте мне. Накладную, конечно же. При встрече с ним первым делом бросалась в глаза аккуратность бороденки, а только после этого – ее разительное сходство с бороденкой одного из великих преобразователей мира, только после этого. Еще при встрече с Кипенниковым бросалась в глаза идеальная складка на брюках, идеально вычищенные ботинки светло-коричневого цвета, шляпа с полями, томная благородная синеватость лица, и глаза, печально глядящие сквозь собеседника и будто бы понимающие, что в мире нет совершенства – от такого взгляда твоя душа вздрагивает и ты начинаешь сомневаться не только в себе, но и в собственной жене и даже в собственной собаке породы дворняжка.
Мошка Машка подбежала к мошке Ваське, присела и расставила крылышки. Она вспомнила, что обижена на мошку Сашку из-за того, что тот отогнал ее от крошки минут пять назад. Сердце ее уже успокоилось и обида улеглась, но ведь нельзя мужчинам позволять, иначе на голову сядут. А с мошкой Васькой ей было хорошо.
Ну что с того, что пялится на меня та волосатая голова из-за стекла, – думала она и одновременно следила вторым фасеточным глазом за нервными кругами Сашки, – ну и что с того, что он задумал нас погубить, зато мне хорошо и жизнь идет…
Она вдруг ощутила такой прилив радости от простой мысли о том, что жизнь идет, что зажмурилась и позволила подбежавшему Сашке себя поцеловать. Потом она подошла к ближайшей крошке и стала ее жевать, чтобы успокоиться. Волосатая голова отдалилась от банки и стала невидимой. Нет, – подумала Машка, оглядывая чистый белый лист бумаги, – все же этот мир несовершенен, раз в нем так много пустого места. Вот если бы я создавала мир, я бы создала его иначе… И она задумалась о преобразовании мира.
Именно о преобразовании мира думал и Василий Кипенников, отодвинувший бороденку от стекла. В отличие от недалекой Машки он не радовался тому факту, что жизнь идет, а крепко тревожился, понимая, что жизнь идет в неверном направлении. Неправильность течения жизни Василий Кипенников впервые подметил лет тридцать назад, когда его, совсем мальца (упрямого и вредного до истерик) старшие мальчики стукали лбом о стену только за то, что он отказывался ответить который час, имея часы на руке. Лоб стучал о стену на протяжении нескольких лет, но постепенно мучители утратили интерес к дико непробиваемой жертве и занялись теми жертвами, что поплоше. После каждой такой экзекуции у Васеньки Кипенникова роскошно кружилась голова (роскошно – потому что отпускали из школы и потому что в голову лезли возвышенные мысли), кружилась голова, стучало в висках и распирало грудь от сознания собственной силы. После одной из таких экзекуций Васенька и изобрел идею супербомбы; вначале идея была всего лишь изобразительной.
Вначале идея была всего лишь изобразительной – Васенька изводил все тетради в клеточку изображениями огромной бомбы. Бомба была одна и та же, будто чудом выхваченная из абстракции собственного будущего; бомба была синей, по причине синей ампулки, имела различные радующие глаз детали – зубы, рога, звездочки и кресты. А также иллюминатор для пилота. За несколько месяцев Васенька так натренировался, что был принят в художественный кружок, а еще месяц спустя – отчислен из кружка, как неумеющий изобразить ничего, кроме бомбы.
– Что это я отвлекся? Что это на меня нашло? – сказал Василий Кипенников своим воспоминаниям и сосредоточился на проекте, легким усилием воли. Проект до сих пор не утратил былой изобразительности, но теперь уточнился в чертеж.
Конечно, – думал Василий, – окончательная супербомба может быть только биологической. Ведь живая материя есть самая энергичная во Вселенной. Значит, только из живой материи можно добыть энергию, могущую взровать биллионы тонн неживой материи. Но над биобомбой наужно еще много работать. Дорогу осилит идущий.
И вдруг прозвучал сигнал тревоги.
Система всегда давала сигнал тревоги, если сталкивалась с чем-то, чего не было в ее программе. Сейчас в дверь звонил человек, но система не фиксировала присутствия живого организма. Девять секунд спустя система опознала человека по имени Арей. Доступ разрешен. Мощный пулемет опустил ствол. Программа самоуничтожения отключилась. Магнитный замок на двери подземного бункера щелкнул и стал в положение «0».
Арей Вирский. А ведь его убили три года назад, – подумал Василий Кипенников. – точно, убили; я сам видел передачу. Грех не использовать такой случай.
31
Дача Кипенникова сейчас тоже была ограждена забором, но забор стал выше раза в полтора. Ворота стальные, бронированные. Над воротами глазок камеры, мигает красной точкой. Включен. Коре нажал звонок и не отпускал, пока не услышал знакомый голос.
– Кто?
– Я. Посмотри и увидишь.
Включилась лампа. Коре поднял голову к свету и не сразу понял что необычного было в этой лампе. Ну да, в световом шаре не танцуют комары. Пора уже привыкнуть.
– Ты давно не заходил, – сказал знакомый голос.
– Был занят.
– Уезжал?
Кипенников за три года ни о чем не узнал. Этот человек жил как моллюск в ракушке. Интересно, какую отравленную жемчужину он изобрел на этот раз?
– Уезжал. Очень далеко. Скорее открывай. Потом все расскажу. За мой погоня.
– Кто?
– Шестьдесят человек с кольями, пистолетами и снайперскими винтовками.
Мелочь, обычное дело.
Правая нога немела все сильнее, приходилось стоять на левой и опираться рукой о стену.
Щелкнуло, загудел мотор, ворота отодвинулись ровно настолько, чтобы пропустить одного человека. Коре вошел и увидел милую девушку с фонарем, стоявшую на крыльце. Девушка? Здесь? Видимо, за три года мир очень изменился.
– Меня зовут Ксюша, – сказала девушка и направила луч фонаря вниз. Идемте, я вас провожу.
– Арюша! – обрадовался Кипенников. – Здравствуй, но мне сейчас некогда.
– Ты совсем не изменился.
– Зачем мне меняться?
