Нет, этот лес только напоминал сосновый. А запах совсем живой в памяти. Мы же твоя команда – знали бы они…
Его датчики засекли двух человек. Это Орвелл и Кристи. Они стоят обнявшись.
Вот он ее поцеловал. Она положила голову ему на грудь. Вот им надо было именно сейчас! Надо же, это наконец-то случилось. Весь отдел знал, что они влюблены. Только они сами не могли об этом догадаться. Это весело, что любовь еще встречается иногда, – подумал Зонтик и замер, вглядываясь.
Потом он развернулся и пополз в сторону города. Он старался не слишком шуметь.
Орвелл и Кристи обернулись на треск сучьев, но ничего не разглядели за деревьями.
– Кто это там в лесу?
– Зверек какой-то.
19
Вечером команда собралась в центральном зале, чтобы обсудить произошедшее.
«Центральный зал» был всего лишь комнаткой, где помещались десять кресел у стен.
Те, кому не хватило кресел, остались стоять.
– Я просто хотел проверить, жив ли Коре, – оправдывался Бат.
– Почему же ты не подумал о тех людях, которые были снаружи? – спросил Икемура.
Бат посмотрел на него с изумлением.
– Но ты же сам мне сказал?
– Да, я сам сказал, что Командир сейчас на берегу и что вызывать Зонтик было бы преступлением. Кроме того, была еще и Кристи. Два человека не погибли лишь чудом. Их смерть была бы на твоей совести.
Лицо Бата выражало – так смотрят, если ремень собственных брюк превращается в гремучую змею.
– Послушай, – Бат начинал серьезно злиться, – это ты мне сказал, что командир сейчас развлекается с девочкой на морском берегу и про трусики в горошек тоже говорил…
– Я не стану этого слушать, – сказала Кристи, без единой эмоции в голосе.
Она демонстративно встала и собралась выйти.
– Нет, всем оставаться здесь! – скомандовал Орвелл. – Я хочу все выяснить до конца и сейчас. Сейчас же!
Кристи осталась стоять у двери. Символ элегантного презрения. Даже веснушки стали элегантными.
– Что ты сказал ему?
– Я сказал, – ответил Икемура, – что идея хороша, но что нужно подождать, пока все будут в безопасности. А он ответил, что он еще посмотрит, кто еще здесь будет командовать. Это он имел ввиду тебя, командир.
– Это правда? – спросил Орвелл.
– Нет, – ответил Бат, – меня подставили. Он меня подставил. Я его изувечу, обещаю.
Икемура кисло улыбнулся половиной лица.
– Вот это тоже самое, – сказал он, – на комете Швассмана тоже все начиналась с угроз и драк. Боюсь, что мальчик уже заразился.
Он назвал Бата «мальчиком».
– Хорошо, – сказал Орвелл, – ты временно отстраняешься от участия в операциях. Сдай оружие.
Бат отдал пистолет.
– Любым другим оружием тебе тоже запрещено пользоваться. За нарушение приказа – смерть. Давайте проголосуем. Я хочу, чтобы это было мнением всех.
Я – не убийца.
Все высказались «за», кроме Евгении.
– Я не такая дура, чтобы поверить в эту историю, – сказала она. Бат никогда бы не стал убивать в спину. Он для этого слишком н е м а л ь ч и к.
Орвелл подумал.
– Это временная мера, – сказал он, – если все прояснится, я первым попрошу прощения. Но положение сейчас слишком опасное. Мы не можем позволить себе следующего предательства.
– Это не предательство, – сказала Евгения. – Это позор. Мне хочется плюнуть на пол.
Она расставила Ваньку и отключилась.
– Я сказал то, что хотел сказать.
Все молчали.
Прыгать буду с высоты – в морге классные цветы…
Так запел Ванька.
Вечером Икемура зашел к Орвеллу. Орвелл лежал и читал кого-то из древних поэтов.
– Это что за книжка?
– Кольридж. Сказание о старом моряке.
– О чем это?
– О больной совести.
– Ты не можешь говорить понятнее?
– О том, что прощения не бывает. Даже за ошибку.
– А еще понятнее?
– Попробую перевести. Слушай, это примерно так:
А ветра не было совсем, но мой корабль летел.
При свете молний и луне вздохнули мертвецы.
Они задвигались, вздохнув, потом приподнялись, и их не двигались зрачки, и было страшно как во сне при виде вставших тел.
– Это невозможно понять, – сказал Икемура, – и тем более невозможно запомнить. Я удивляюсь – такие вещи должны быстро умирать, ведь я не смог бы повторить этих стихов, даже если бы разучивал их три дня подряд. Я удивляюсь, как такая книжка смогла пережить столько веков. А ты как думаешь?
– Я думаю, эта книжка написана так, что она не сможет умереть. Даже тогда, когда люди совершенно разучатся понимать ее. Она живет совсем независимо от нашего понимания.
– А, значит это кибернетический фокус, или что-то такое, – сказал Икемура.
– Зачем ты пришел? – он закрыл книжку и сел. – Четыре поколения моих предков занимались лингвистикой, поэтому я и знаю что такое больная совесть.
Икемура взял книжку в руки, повертел и отдал:
– Я не умею читать таким шрифтом. И я пришел поговорить не о древностях, а о серьезном деле. Исчез реликтовый меч. Надеюсь, ты его не брал?
– Что???
– Значит не брал. Остаются двое: Гессе и Бат. Помоему ясно, кто из двоих сделал это.
– Ты хочешь сказать, что Бат взял меч, чтобы…
– Чтобы захватить власть. Сегодня он собирался убить тебя. Ведь Коре уже нет. А теперь исчез меч.
Это было обвинение в бунте, слишком тяжелое обвинение. За участие в бунте полагалась шоковая смерть – высшая мера наказания на Земле. Поэтому бунтовщики никогда не сдавались. Гораздо легче умереть в бою, чем от болевого шока.
Икемура вдруг стал неприятен как скользкая болотная ященица Икекара – Орвелл видел таких в Южной Гидре. Он тряхнул головой.
– Что ты предлагаешь?
– Я предлагаю загнать его в капсулу и усыпить. У него нет оружия, только меч. Но внутри корабля он не сможет применитиь меч. Поэтому мы его возьмем.
Нужен только твой приказ. Хотя бы устный.
– Я хочу подумать.
– Думай, но не слишком долго. Каждая секунда…
– Не говори мне о секундах. Я согласен. Если мы вернемся домой, то все выяснится. А сейчас нам придется обойтись еще без одного человека. Даже если он не виновен, это разумная мера. Я этого не одобряю, но не вижу другого выхода.
