– А как теперь? – спросила она, – теперь ты тоже счастлив? Или насчет вечного счастья было третье вранье?
Голос остался спокойным:
– Да, и теперь – ведь теперь я умру и попаду в еще лучший мир.
– Еще лучший? А ты что, знаешь просто хороший?
– Да. Все мы живем в прекрасном мире. Наш мир не похож на ваш, человеческий. В нашем мире все любят друг друга. У нас не существует зла. У нас все настоящее. Мы можем передвигаться со скоростью мысли в любое место Вселенной…
– Еще одно вранье, – сказала Евгения, – если вы можете передвигаться со скоростью мысли, то вам не нужно было забиваться в этот крейсер и вести его к Земле. Откуда вы взялись?
– В свое время мы были людьми, такими же как ты сейчас. Потом нас посетила благодать. Мы не знали что это и пугались, и называли благодать болезнью. Мы думали, что люди умирают – а они просто переходили в новое, несравненно лучшее состояние и становились счастливыми навечно. Ты не можешь представить себе нашего счастья, как не может от рождения слепой правильно представить свет.
– А Жилкис тоже с вами? – спросила Евгения.
– Ты говоришь о первом человеке, который вкусил счастье?
– Да, именно о нем. У тебя раздроблены ноги, тебе совсем не больно?
– Больно, но мое счастье настолько велико, что боль его только оттеняет.
– Что делает? – Евгения прищурилась.
– Оттеняет.
– Я не знаю таких слов. Прощай, счастливчик. Я не люблю тех, кто мне врет.
Она выстрелила и голос замолчал.
– Откройся!
Дверь открылась.
– Вас там много за дверью?
Раздался гул голосов. В голосах не было враждебности – Евгения мгновенно это уловила. Странно, ведь я ухлопала уже двоих. Ну, посмотрим.
– Я хочу говорить с одним человеком, только с одним. Пусть придет Жилкис.
А когда придет, то пусть постучится в дверь, очень вежливо. Закройся!
Дверь закрылась.
Евгения стала ждать. Она действительно была сентиментальна, но не в том смысле, который вкладывали в это слово семнадцатый, восемнадцатый или двадцатый земные века – она была сентиментальна для современной жинщины, то есть помнила имена некоторых из своих любовников. Те имена, которые успевала спросить.
Жилкиса она помнила лучше других – с ним она прожила целых семь месяцев и даже завела детей: микроскопический эмбриончик, расклонированный на семь или восемь близнецов. Тогда ей почему-то хотелось детей. Но когда дети вышли из инкубатора, она уже изменила свое мнение. Да и Жилкис к этому времени исчез.
В дверь постучали очень вежливо. Вот так, скотина, когда-то ты научил меня уважать силу, теперь ты просмотришь, какой способной ученицей я оказалась.
– Постучи еще раз!
Постучали снова.
– А теперь можешь войти, если не боишься. И чтоб дверь сразу закрылась. У меня хороший слух.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
БАРХАТНЫЙ СЕЗОН
38
Дверь открылась наполовину и в нее протиснулся один человек. Евгения услышала его дыхание:
– А ты растолстел, – сказала она со мстительной радостью.
– Совсем немного.
– Среди невидимок, оказывается, тоже бывают толстые? Кушать надо меньше, свинья.
– Я теперь вообще не ем. Ты напрасно ругаешься.
– Ах, да! Ты же теперь питаешься святым духом. Я совсем забыла. А испражняешься ты тоже святым духом?
– У меня вообще нет органов пищеварения.
– Жалеешь?
– Нет.
– Теперь рассказывай, что с тобой случилось. И быстро рассказывай. Иначе станешь третьим.
Евгения вспомнила пришельцев, пойманных вместе с летающим блюдцем как раз накануне катастрофы. У них тоже не было органов питания и половых различий.
Когда они решили умереть, то взялись за руки. Как мило. А Коре разрезал их блюдце и не нашел в блюдце даже намека на оружие. Как глупо. Впрочем, умереть, взявшись за руки – в этом что-то есть.
– А мужчиной ты тоже перестал быть? – спросила она.
– Да. Теперь это мне не нужно.
– Конечно. Рассказывай мне сказки. Тебе это не нужно. Какое у тебя теперь лицо? Бороду сбрил? Немужчинам ведь борода не к чему?
– Давно сбрил, она слишком поредела.
– Жаль. Она мне нравилась.
Шнур выдернулся из разъема и громко упал на пол. Евгения выстрелила и в полу осталась дыра с догорающими краями. Шнур отбросило на стену, высоко, потом он свалился прямо ей на колени. Евгения взяла шнур в руку.
– Здесь еще кто-то есть?
– Нет больше никого, – сказал Жилкис. – У тебя просто нервы сдают. Просто шнур выпал от вибрации.
Евгения продолжала играть разорванным концом шнура. Она прислушивалась.
Не было никакой вибрации. Но и посторонних тоже не было.
– Слушай, слушай, все равно никого здесь нет.
Она положила шнур на колени, ладони положила сверху.
– Ты иногда вспоминал?
– Нет.
– Я тоже, – сказала она.
Так странно было сидеть сейчас, здесь, совсем рядом, так, что при желании можно даже протянуть руку и дотронуться, спустя столько лет, спустя целую вечность, пройдя сквозь целые миры необратимого – как будто два парусника разошлись в море и уплыли в противоположные стороны, чтобы никогда больше не встречаться, но все же встретились, потому что планета круглая – но встретились в чужом океане и один из них потерял паруса, а второй стал Летучим Голландцем.
Так странно и так неправильно быть здесь и говорить эти слова: «Я тоже».
– Я тоже, – сказала она и сжала кулаки.
Шнур обвился вокруг запястий.
Она попыталась вырваться, но еще три шнура выскочили из нижних ящиков и опутали ей ноги. Потом еще один охватил за шею и стал душить. Парализатор вначале свалился на пол, потом взлетел и теперь висел в воздухе, направленный стволом ей в грудь. Сейчас он был поставлен на стрельбу разрывными пулями.
– Зачем ты убила их? – спросил невидимый Жилкис.
– Потому что я их ненавижу.
– Почему ты их ненавидишь?
– Потому что они похожи на тебя, недоумок.
Ствол качнулся в воздухе. Казалось, невидимка раздумывает.
– Ну, стреляй!
– О, нет. Ты собиралась умереть так просто? Ничего не получится. Во-первых, я не могу тебя убить, потому что во мне нет ни капли ненависти – я ведь больше не человек. Во-вторых, потому что за нами по пятам идут люди и только ты поможешь нам от них избавиться.
