Нависшее над ним лицо расплывалось. Взгляд Платона никак не хотел сфокусироваться, и он долго не мог понять, что лицо принадлежит человеку. Археолог моргнул раз-другой, зажмурился посильней, потом глянул снова. Оказалось — сухонький старичок с белыми от бельм глазами. Его седые космы были сплетены в косички, каждая из которых заканчивалась шипастым металлическим шариком.
— Очнулся, соколик! Вот и хорошо…— обрадовался старец. — Можно приступать к делу. — Он хлопнул в ладоши.
Рассольников лежал на каменном полу пещеры, вырубленной в толще астероида. Потолок и стены ее были неровными, ноздреватыми и освещались широкими мазками люминофора.
Платону принесли сосуд с каким-то мутным теплым питьем. Он не стал разбираться, яд это или чайные опивки; главное — вымыть изо рта и глотки неизвестно откуда взявшуюся отвратительную хинную горечь. С трудом разлепив спекшиеся губы, начал сосать через тонкий носик. Напиток был безвкусный.
— Глотай, глотай, милок, — поощрял его старик, уставясь на пленника невидящими глазами, — а не то нечем будет травить.
Рассольников подавился и закашлялся. Тот постучал его по спине. Напившись, Платон спросил:
— Чего вы от меня хотите?
— А хотим мы, чтоб ты понял, что это значит: быть блаженным братом во Космосе, — распевно ответствовал старик.
— И что дальше?
— Когда ты осознаешь нашу праведность, то утратишь жалость к себе и с радостью взберешься на разделочный стол. Ты будешь умолять нас, чтобы мы оказали тебе честь. И мы не станем долго ломаться: съедим тебя с пением и молитвами за твое вечное упокоение.
— А если я — гнусный скептик и не признаю вашу святость? — археолог тянул время. Каждая выигранная минута могла решить дело. Он очень надеялся на Непейводу и его особые возможности. Он ведь не знал, что ходячий муравейник вляпался по самое некуда.
— Признаешь, — мотнул головой старик. — Не было случая, чтобы грешник, пройдя ритуал Очищения, не признал святость Писания и живущих по его канонам братьев.
Непейводу тащили муравьеды. Почему-то они шли на задних лапах и морды у них были расплющенные — совсем как у людей. Клеточки Двунадесятого Дома медленно приходили в себя, и ему чудилось, что Древние враги их расы снова рядом, каким-то чудом они вырвались из Заповедника на волю и желали отпраздновать свое освобождение.
Психотропный излучатель на Дом Симбионтов подействовал слабее, чем на хомо сапиенс, но несколько минут Непейвода был в отключке. За это время у него отобрали чемоданчик с инструментами (они были у обоих), сковали руки и ноги титанитовыми браслетами, взгромоздили на дюралевые носилки и поволокли в центр жилой зоны.
— Только тронь! Укушу!.. — спросонья грозил Дом четырем гнусным муравьедам, но из его утратившего форму рта раздавалось лишь мычание.
Муравьеды, странным образом одетые в бурые балахоны, не обращали внимания на его угрозы. Они спешили, двигаясь большими прыжками. За всю дорогу не проронили ни слова.
Пленника протащили узким коридором и, открыв бронированную дверь, внесли в огромный куполообразный зал. Из мебели в зале имелись только стеллажи с какими-то странными штуковинами — наверное, атрибутами здешнего культа.
— Сейчас мы побеседуем с лазутчиком, — впервые подал голос один из муравьедов. Он говорил на одном из бесчисленных диалектов стандартного космолингва.
А еще через секунду Двунадесятый Дом обнаружил, что окружают его никакие не муравьеды — такие родные и понятные любому Дому-Симбионту насекомоядные существа с ФФФукуараби, — а заросшие немытым волосом сектанты-крикуны, изгнанные со Старой Земли за свои зверские ритуалы.
«Где же Непейвода?» — думал Платон, озираясь. Ходячего муравейника не было видно. Да и пленившие его крикуны не упоминали о Двунадесятом Доме. Они вообще помалкивали, уступив право голоса старику. Все десять крикунов были одеты в грязные обноски и казались изможденными и больными. Зато глаза у каждого горели звериным зеленоватым огнем.
С археолога сняли скафандр, оставив его в нижнем белье. Затем Платона распяли на большом пластиковом диске, подобрав его по размеру из высокой стопы. Крикуны были умелы и сноровисты. За полминуты они растянули археолога, сделав похожим на морскую звезду.
Диск был бурого цвета — то ли от несмытой крови, то ли был специально покрашен, чтобы кровь не бросалась в глаза. Рассольникову не стали вбивать гвоздей в руки-ноги — привязали запястья и щиколотки титанитовой проволокой, пропустив ее сквозь отверстия в краях диска.
А потом диск выкатили из пещеры и пустили катиться по коридору. Он вращался и подскакивал, ударясь то о пол, то о потолок. Немногочисленные зрители свистели и улюлюкали.
Мир закрутился перед глазами, удар следовал за ударом. Вопящие крикуны вращались вместе со стенами коридора, словно обмотанные драными лохмотьями лопасти ветряных мельниц. Археолога затошнило. Только что выпитое мутное пойло подступило к горлу. Оно неудержимо рвалось наружу.
— Быстрей! Быстрей! — орали крикуны. — Даешь!
Коридор был бесконечен. Беспрерывные удары диска отдавались в голове, сотрясая остатки мозгов. Платона стало рвать, вскоре вывернув желудок наизнанку. Там уже не было ничего, кроме едкой желчи, но судороги продолжались. Рассольникова корчило, он выгибался, будто под ударами бича.
Диск врезался в стену и упал, придавив археолога к полу. Платон не сразу понял, что произошло. А потом наступил блаженный покой. Оглушительный звон в ушах, рвотные позывы и боль в перетянутых руках и ногах — не в счет.
Диск подняли через пару минут, снова поставили на ребро и покатили в обратную сторону…
Археолог потерял сознание на четвертом заходе. Пускать диск тут же перестали и с помощью нашатыря привели пленника в чувство. Он лежал на спине, привязанный к диску, и тихонько постанывал. Платону было так плохо, что хотелось одного — умереть, но только быстро и легко. Несбыточная мечта…
Над ним снова склонился бельмастый старик.
— Похоже, ты быстро созреваешь. Это хорошо — к чему тянуть время… Не бойся сказать мне правду. Ты уверился в нашей святости?
Рассольникову свело желудок, он содрогнулся от боли и плюнул чем-то горьким. Плевок попал старому крикуну в лицо. Тот отшатнулся, вытер кончик носа рукавом.
— Еще не пора, — объявил старик. — Скоро смазка смазывается, да не скоро дело делается.
Диск подняли на ребро. Из глаз Платона засочились слезы. Сейчас крикуны начнут над ним смеяться. Он закричал, раздирая горло:
— Что вы понимаете в адских муках?! Жалкие подражатели древним! Небось и слыхом не слыхивали об испанском седле и поножах Святого Якова?!
— А ты нас научи! — весело ответил старик и махнул рукой. Начался пятый заход…
* * *
Двунадесятый Дом был надежно привязан к стеллажу. Скафандр с него до сих пор не сняли. Непейвода понятия не имел, что с ним собираются делать. Крикуны, понукаемые своим главарем, раскладывали у его ног какие-то подозрительные склянки. Наверняка там кислота или горючка.
