На Рассольникова спикировала зеленая ящеробабочка, промахнулась, стукнулась о дерево, оттолкнулась от ствола, царапнув коготками, снова поднялась в вышину, сделала круг над многочисленными верхушками зверодрева и провела бомбометание. Попытка сшибить археолога пометом удалась частично: снаряд ударился о ветку и окропил бурыми брызгами все вокруг. Кое-что попало и Платону на шлем.
Кошка зависла метрах в трех над землей. Платон потянул трос на себя, кошка пошла вверх и достигла сука. Джунгли пришли в неистовство. Они приплясывали на месте или метались, выискивая долгожданную жратву. Еще немного, и они поймут, что этот пуляющийся железяками придурок и есть их ходячая трапеза. Залетный деликатес.
Археолог сам ничуть не хуже зверорастений приплясывал от нетерпения, осторожно подергивая за трос. Наконец кошка надежно зацепилась за древесный сук. В отличие от альпинистского крюка, ее лапы не затронули нервные отростки, и паопап согласился потерпеть эти мелкие неудобства.
Можно было начинать восхождение. Платон по старинной традиции хотел поплевать на перчатки, но не дало забрало шлема. Чертыхнулся и полез наверх.
Когда он взобрался на нижний сук, оказалось, что паопап тоже хочет поучаствовать в трапезе. Просто реакция у него замедленная — в нем больше от растения, чем от животного. Зато исполины бродячих джунглей не зря зовутся «тяжелой артиллерией»: уж если соберутся на охоту — не остановишь.
Паопап зашевелил ветвями, и на шлем посыпались вялые листья и зазевавшиеся жуки-короеды. А потом пришло время выкапываться, и зверодрево выдернуло из земли один из корней. Рывок был так силен, что археолог едва ни сверзился вниз. Зеленоватый, покрытый узлами корень вырвался из почвы, хлестанул по стволу, словно пытаясь отомстить за причиненную боль.
Платон укрепился на суку, перевел дыхание. Затем осторожно нагнулся, захватил рукой хвост кошки и рванул, выдергивая вонзившиеся в кору острия лап.
Паопап занялся корнем номер два. Бросок кошки на следующий мощный сук совпал с новым рывком зверодрева. Археолог вместе с пудовым рюкзаком сорвался со своей опоры и полетел вниз, где уже собралась целая толпа мелких, на зато самых чувствительных и быстрых хищников.
Когти рыли землю, хвосты нетерпеливо били по прелым листьям, зубы щелкали, длинные ленты языков извивались, мысленно облизывая Платоновы пятки. Даже освободившиеся из плена корни паопапа, сколько ни хлестали, не могли испугать это сборище. Чудища успевали выскочить из-под рушащихся на них кнутов. Кого-то, конечно, раздавили в давке.
А Платон болтался на тросе в каком-то метре над головами веселой компании. Кошка успела зацепиться за второй сук и спасла археолога от верной гибели. Убедившись, что чудом уцелел, и это не адское пекло, а всего-навсего трудовые будни черной археологии, Рассольников пополз наверх по тросу. Ноги сплел вокруг троса и быстро-быстро перебирал руками. Спасибо перчаткам — руки не скользили.
— Первый сук… Второй сук. Надо вскарабкаться и намертво вцепиться, — бормотал Платон. — Намертво. И перевести дух.
Второй сук уже был совсем близко, нависал над головой корявыми наростами. И тут случился третий рывок паопапа. Археолога подбросило и ударило макушкой об эти самые наросты. Хрясть! Он на мгновение потерял сознание, руки разжались… А когда Платон очнулся, обнаружил, что по-прежнему висит на тросе, но уже вниз головой. Сплетенные ноги удержали его.
Зверодреву оставалось освободить последний, самый главный корень. Но паопап решил малость передохнуть перед последним рывком. Злобная мелочь, собравшаяся у его подножия, набрасывалась на разлегшиеся на грунте корни. Те дергались от укусов, взвивались в воздух, хлестали по сторонам, лупили по земле, словно это она, кормилица, не давала им покоя.
Насквозь вымокший Рассольников плохо видел сквозь запотевшее забрало, но продолжал взбираться вверх. Третий сук… Четвертый. И четвертый рывок паопапа…
Археолог вцепился в сук, будто в спасательный круг. Сук подпрыгнул под ним аж на полметра. Удержаться-то Платон удержался, да вот отшиб себе всю причинность. Что же за напасть такая?! То чокнутый «Оболтус» лезет в штаны, то крикунские уродины насилие вершат, то это гадство… Все подряд — и по больному месту!
Корни потоньше лопались, будто натянутые канаты подвесного моста. Паопап еще раз подпрыгнул, отрываясь от последних своих «якорей», и начал шествие по Тиугальбе. При каждом его шаге археолог скакал на суку, как на диком коне. Надо было как-то приспособиться к тряске и качке и лезть дальше. Непейвода— двумя этажами выше.
Только через десять минут Платон добрался до гнезда чешуекрыла. Он был весь в мыле и наверняка покрыт россыпью синяков от укусов всевозможных летучих тварей, которые ринулись за ним в крону паопапа. Скафандр до сих пор не лопнул, но у Рассольникова, кроме головы и ступней, места живого не осталось.
Гнездо было слеплено из глины и крепко держалось в развилке мощных ветвей. То бишь моталось из стороны в сторону вместе с паопапом. Чешуекрыл поднял клювастую голову над краем гнезда и зыркнул на археолога. Стесняться было нечего — Платон рубанул по длинной волосатой шее из бластера. И голова чешуекрыла закувыркалась вниз…
Тут зверодрево поняло, что в кроне завелся чужак, и атаковало его. Но Платон больше не боялся — одну за другой срубал сующиеся к нему ветки, пока не расчистил изрядный сектор кроны. На земле, куда свалились извивающиеся, плюющиеся зеленым соком обрубки, тотчас закипел пир.
Паопап подсчитал, прикинул в уме и оставил археолога в покое. Теперь он мог заняться своим напарником. На дне глубокого гнезда, под растопырившим крылья трупом чудища Рассольников нашел Непейводу. Запеленатый в белую паутину, в окружении дюжины большущих кожистых яиц чешукрыла, Двунадесятый Дом выглядел довольно забавно. Из-за этой сверхплотной замотки он так и не сумел выбраться из скафандра. Сейчас Дом был в равной мере похож и на египетскую мумию, и на куколку гигантской бабочки.
Затвердевшие нити паутины были так прочны, что пришлось пустить в ход молекулярный нож. С ним надо быть предельно осторожным. Это штука опасная — недолго и скафандр располосовать.
— Я думал, ты не доберешься, — были первые слова муравейника.
— Я тоже, — признался Платон.
Паопап тем временем кружил по джунглям. Более мелкие зверодревы расступались, давая ему дорогу. А кто не поспешил, того уже ели в сто глоток разом.
Непейвода терпеливо ждал, когда археолог полностью освободит и снимет с него шлем. Тогда клеточки смогут сами о себе позаботиться. И они позаботились: вылезли наружу и стремительно перегрызли путы тысячами малюсеньких челюстей. А потом снова забрались в скафандр, образовав подобие человеческого тела.
Освобожденный Дом достал из кармашка рюкзака пульверизатор и полил археолога и себя приготовленными на ФФФукуараби феромонами и фитонцидами. Муравейники в этом деле были великие мастера.
Теперь Платон и Двунадесятый Дом могли продолжить свое путешествие. Да не тут-то было. Археолог вдруг совсем обезножил. Утомился от лазанья по тросу и паопапу — это само собой, но главное: потянул он себе с непривычки мышцы рук и ног. Да так здорово, что теперь и шевельнуться не мог.
