— Ты доволен? — спросил муравейник, плотно закупоривая золотой горшок.
— По крайней мере, теперь я уверен, что третий раз лететь сюда уже не придется.
— Утолите, пожалуйста, мое любопытство, — воспользовавшись паузой, произнес Его Темнейшее Всплывательство. — Скажите: зачем вам мороженые личинки? — Увидев, как изменилось лицо Двунадесятого Дома, как сжались его кулаки и напряглось тело, головастиков начальник тотчас спохватился: — Простите, если обидел вас… Ну вылупятся они — дальше что? Эти Царицы безнадежно отстали от жизни. К тому же, они могут иметь самые разные отклонения, которые вызывает столь длительная гипотермия. Царицы в планетных масштабах начнут размножать больные гены и поставят под угрозу всю вашу цивилизацию.
Непейвода выцедил сквозь слепленные из клеточек зубы:
— Это не ваше дело. — И все тут. Дипломат хренов!..
Муравейник снова надел шлем. Связь с бортом «Оболтуса» была так себе. Изображение, выводимое на лицевой щиток, искажали помехи, в нем мерцали красные искры, фигуры полукровки и разумного гриба шли зигзагами.
Изрядно потрепанный полукровка обрадовался, что напарники живы-здоровы. Особенно он повеселел, поняв, что нашелся золотой горшок. Когда Дом потребовал соединить его с грибом, Кребдюшин дважды переспросил, полагая, что ослышался.
К экрану подошел разумный гриб и каркающим голосом произнес: «Я слушаю». Археолог вдруг подумал, что спектакль непременно сорвется — не могут же головастики быть столь наивны. Тут какая-то ловушка…
Едва сдерживая смех, Непейвода поднял голову, глубоко вдохнул и, сделав подобострастное лицо, бодро отрапортовал «командиру»:
— Докладываю: мы вступили в контакт с аборигенами. Они готовы передать объект лично вам в руки. Их единственное условие — мы должны участвовать в прорыве информационной блокады вокруг Тиугальбы.
— Я рад, — прокаркал гриб. — Я готов. Если хозяин разрешит. — Он глянул на Кребдюшина. Тот молча скреб обросший щетиной подбородок.
Платон вздрогнул, услышав последнюю фразу. Успех операции повис на волоске.
— Хозяин непременно разрешит, — поспешно заверил Двунадесятый Дом. Он надеялся, что головастики не поймут, о чем идет речь. Ведь у всякого командира может быть свой начальник.
— Мы выведем подводную лодку к шлюзу, — торжественно объявил Его Темнейшее Всплывательство.
И вдруг пещера дрогнула. Озерцо плеснуло волной на берег, окатив пленников по грудь. По каменным стенам извне пронесся гул. Он стих и, казалось, взрывов больше не будет. Но тут бережок снова качнулся под ногами. Под аккомпанемент накатывающегося грохота с потолка посыпалась пыль и осколки камня. Связь с «Оболтусом» пропала. На лицевом щитке шлема воцарилась серебристая метель помех.
Головастиков начальник, ни слова не говоря, нырнул и скрылся с глаз. Двое охранников не знали, что им делать. Вода-спасительница неудержимо притягивала их, но приказ запрещал бросать пост. Она прошлепали к кромке озерца, наставили ружья на Платона и Дома и присели на корточки. Теперь они были вылитые лягушки. В любой миг охранники могли последовать за своим начальником.
Ходячий муравейник прижал к груди драгоценный горшок. Напарники были готовы дать деру, но уж больно не хотелось напороться на гарпун.
В оглушительном грохоте и скрежете по стенам пещеры заструились трещины, мигнули и погасли светильники. Вода закипела or песчано-каменного дождя, и в облаке пыли, наполнившем пещеру, уже было не видать ни зги.
Тиугальбцы и напарники разом бросились в озерцо. А вскоре в воду ухнули первые каменные глыбы. Пещерный свод рассыпался…
Глава 19
Без ног
«Регулярное космическое сражение — вещь в наше время довольно редкая и потому весьма показательная. Разучились наши непобедимые армады воевать по законам военного искусства. Привыкли к легким победам над ничего не подозревающими ксенами… Подкрасться незаметно к планете, прицелиться получше и завалить ее бомбами, так чтобы потом некому было жалобы писать. Когда-нибудь придется расплачиваться за эту пакостную тактику, которая уже давно стала стратегией Лиги. Не пытайтесь заткнуть мне рот! Я старый человек и больше ничего не боюсь.
Ваша Лига — сборище карьеристов, которые категорически не понимают и потому терпеть не могут профессионалов. Если поискать в захолустных крепостях., да в дальних конвоях, еще можно сыскать десяток-другой приличных флотоводцев. Зато в Главном Штабе их днем с огнем не найти. Гнилое племя — от гнилого семени…»
Документ 19 (из беседы отставного адмирала Шенграбена с корреспондентом «Си-Эн-Эн»)
Надувная лодка доставила Сандерсона к песчаной косе, глубоко вдающейся в залив Кабронес. Рация молчала. Вспотевшие от гребли охранники выволокли лодку на берег. Не спрашивая разрешения, они стягивали с себя космические скафандры и оставались в нижнем спецбелье, которое было хоть выжимай. Белье последовало за «рыбьей кожей», и вот уже на пляже в чем мать родила топтались пятеро дюжих карантинщиков.
Комендант орбитальной крепости равнодушно следил за ними с лодочного сиденья. В нем что-то сломалось за последние часы. Сначала паршивые черные археологи взяли в заложники его, Бьерна Сандерсона — боевого офицера, прошедшего огонь, воду и департаментскую канцелярию. Потом собственные подчиненные пытались его убить. Затем эта безумная посадка. И вот теперь он ждет у моря погоды, не зная, как жить дальше, что будет с его карьерой, а значит, и судьбой.
— Купайтесь, если хотите, но только по очереди, — спохватившись, что слишком долго молчит, разрешил лейб-коммодор. Если события тебе не подвластны, то сделай вид, будто их контролируешь. — Пока есть время.
Но времени у них оставалось немного.
В тропиках полуденный зной невыносим. Чтобы понять это, не надо жить здесь годами — достаточно часок посидеть на солнцепеке. Вскоре Сандерсону надоело зажариваться живьем и, покинув раскаленную лодку, он сошел на косу. Гордость не позволяла ему последовать примеру подчиненных и раздеться. Он прел в своем командирском скафандре, и никакая принудительная вентиляция не спасала. Умные вещи глупеют в самый неподходящий момент.
Комендант сел, прислонившись спиной к валуну, закрыл лицо рукой, защищая его от нещадно палящего солнца, и сквозь розовые колбасы пальцев смотрел, как охранники резвятся на мелководье, будто малые дети.
«А где мои дети? — вдруг подумал Сандерсон и удивился этому вопросу. — Разве у таких, как я, может быть потомство? Мы отдали себя делу — целиком, без остатка. И что получили взамен? Вот меня взяли в заложники— и что? Меня пытаются выручить? Отбить? Мстят за меня? Ха-ха…
У нас в Карантине не принято называть вещи своими именами. А по сути все мы — заложники службы. У нас нет семей, мы проводим свою жизнь вдали от родины, лучшие наши годы невозвратимы. Мы вернемся домой никому ненужными стариками или инвалидами. Прохожие будут шарахаться от нас, чувствуя несмываемый запах казармы. Соседи не станут здороваться с нами. Женщины… Вряд ли найдется такая дура…— мысли его стали сбиваться от жары. — Надо сначала хорошенько напоить… или выложить ей половину пенсии…»
