Недалек был час, когда в ход пойдут стратегические армейские резервы, — городские хранилища мазута и угля выметены подчистую, а эшелоны с углем и дровами приходят слишком редко. К тому же зимой им предстоит пробиваться сквозь снежные заносы. Но главное — соседи вовсе не желают делиться, боясь появления ночнух у себя.
Губернские власти наконец расписались в собственном бессилии и объявили осадное положение. К тому времени, когда они решили идти на поклон к уцелевшим Истребителям Чудовищ, Каменск бурлил вовсю. Терпение народное истощилось. Стены домов, где прежде были намалеваны призывы покончить с и-чу, теперь испещряли надписи: «Спасите нас!», «Убейте ночнух!» и даже «Долой Хана!».
В городе нас оставалась ровно дюжина. Всех и-чу содержали в казематах Баргузинского бастиона крепости святого Георгия Победоносца. Сидели мы в одиночках, перестукиваться не могли, потому что в стенах бастиона была создана изумительная акустическая система, — звуки отводились точнехонько в специальные слуховые закутки в кабинете начальника тюрьмы. Безымянный заключенный, которому пообещали свободу, творчески развил идеи ромейского театрального архитектора Паоло Паолини. А когда бастион был перестроен под тюрьму, заключенный сгинул в крепостных подвалах вместе со своим секретом.
После ареста в доме Боброва меня пару недель продержали в туруханском остроге, а затем перевезли сюда. Видно, собирали подходящую компанию для открытого политического процесса. И только нашествие ночнух помешало начать процесс в день рождения Ермака Тимофеевича — самый любимый народом государственный праздник.
И вот сижу я здесь третий месяц, пишу дневник, зашифрованный моим личным, никому на белом свете не известным кодом. Каждый вечер перед отбоем надзиратель забирает написанное мною за день — то ли для дешифровки, то ли в печку. И порой мне кажется: будет так идти год за годом — до самой смерти.
Сижу и конца моему сидению не видно, ведь обвинение мне до сих пор не предъявлено. Но однажды вместо положенного завтрака, состоящего из чечевичной похлебки и куска хлеба, приходит ко мне в камеру вице в скромном сером мундире с «терновыми веточками» министерства юстиции в петлицах.
Вице-губернатор Артамон Ивлев похож на грызуна: маленькие глазки, низкий лоб, бесцветные брови и ресницы, подвижный, длинный нос, тонкие, почти незаметные губы, гладкая, мучного цвета кожа, сизые, прилизанные волосенки, стесанный подбородок. Картину портил только умный, пронзительный взгляд. И становилось страшно от мысли: что будет с человечеством, если крысы обретут разум?
Ивлев поздоровался, поддернул брюки, сел на принесенный надзирателем табурет и не спеша обрисовал мне сложившуюся ситуацию. Он выдержал внушительную паузу, очевидно рассчитывая, что меня проймет до самого нутра, а потом призвал спасти этот прекрасный город, на время позабыв о вражде и обидах.
— Предлагаю заключить сделку, — молча выслушав вице-губернатора, негромко произнес я. — Договор должен касаться всех двенадцати пленников. Без моего согласия никто из и-чу с вами дела иметь не будет. Это я вам гарантирую.
Похоже, он мне верил.
— Конкретней! — буркнул господин Ивлев. Его миссия была ему поперек горла. Как ни посмотри, впереди маячат сплошные неприятности. Откажись я — Хан по головке не погладит. Натвори мы чего во время операции — опять же Ивлев будет виноват.
— Амнистию просить не буду — бесполезно, — разогнул я первый палец из сжатой в кулак пятерни. — Денег нам не надо. Тем более здесь. Тем более от вас — то есть награбленных у народа. — Второй палец пошел в дело — вернее, вышел из него.
— Короче! — пробурчал Ивлев.
— Скоро дело делается, да не скоро сказка сказывается, — произнес я издевательски, да еще голосом Временного Правителя Сёмина-Ворчалова.
Потом мне рассказали, что старик почил в бозе за три дня до этого разговора. Временный Правитель лишь чуть-чуть не дожил до подготовленного сибирской гвардией дворцового переворота. Той самой гвардией, чьи бронированные дивизии снискали славу на полях Мировой, затем были расформированы, а личный состав спешен и сослан в дальние гарнизоны.
Действия заговорщиков были столь тщательно законспирированы, что Корпус Охраны так ничего и не узнал. Корпус Охраны, в руках которого находятся сейчас все реальные рычаги власти в стране, располагал лишь смутными слухами о растущем недовольстве в армии. Другое дело, что жандармы теперь всегда наготове.
Но Временный Правитель умер. И потому обе эти могучие силы застыли в ожидании дальнейших событий, не зная, как им поступить. Кто из сибирских политиков или партий рискнет и попытается взять бразды правления? В какие альянсы и контр-альянсы войдут претенденты? Какая будет международная обстановка? Чего ждать от чудовищ, а чего от ушедших в глубокое подполье и-чу?
Ивлев метал взглядом молнии. Он был убежден: пользуясь случаем, я вздумал над ним поиздеваться. И для меня было столь же ясно: мой собеседник выждет и непременно найдет возможность на мне отыграться.
Я продолжил:
— Господин генерал-губернатор подпишет соглашение и зачитает его по «тарелке». Заключенным в крепость и-чу отныне предоставляется пожизненное право сражаться с чудовищами, атакующими сибирскую землю. Мы приступаем к работе тотчас после первого их обнаружения на территории Каменской губернии.
У Ивлева глаза полезли на лоб.
— Зачем вам это нужно?
Я хотел было ответить: «Не твое собачье дело!» — но передумал.
— Пусть народ знает, кто на самом деле ратует за него. Тогда он сможет решить…
— Быдло никогда и ничего не решает, — процедил сквозь зубы вице, и лицо его на миг превратилось в крысиную мордочку. — Сколько можно питаться иллюзиями?
— Порой даже пирамида переворачивается вниз вершиной, а вода на огне замерзает.
— Ваше право — мечтать! — раздраженно махнул рукой Ивлев. — Мое дело — довести информацию до генерал-губернатора. Барская воля… — Поднявшись с тюремного табурета, он подошел к двери, стукнул кулаком и, как только она открылась, выскользнул в коридор.
Обитали ночнухи в тайге вокруг Каменска, облюбовав себе вершины вековых елей и лиственниц. Сосну они почему-то не жаловали. Не имея корма, чудовища медленно худели, слабели. Но гораздо скорее они теряли осторожность и выходили на охоту еще в сумерках, не покидая пригороды до самого рассвета. Голод — сильнее страха, жажда — сильнее боли…
Теперь они охотились с закрытыми глазами, с помощью одного лишь внутреннего зрения; отдельные особи начали приспосабливаться к свету. Естественный отбор перешел на галоп. Так что защититься от ночнух становилось все труднее.
Было раннее утро. Через город мы проехали в армейских бронемоторах. Беззлобно покрикивая, нас выгрузили на лесной опушке и под усиленным конвоем повели в сосновый бор. Солнце быстро поднималось к верхушкам деревьев — вот-вот вырвется из-за их высокого частокола и «зажжет» лес.
А пока разрозненные, негреющие, но ослепительные лучи пробивались сквозь разрывы в кронах и лупили по отвыкшим от яркого света глазам. Лес просыпался. Одна за другой вступали в тревожную перекличку оставшиеся зимовать птицы. Выводил дробь на сухом стволе неутомимый дятел. Пронзительно скрипели на ветру сцепившиеся верхушками сосенки — словно криком кричали.
