Не было ни «извини», ни даже нотки сожаления в голосе. Оставалось только надеяться, что она говорит правду. До встречи с Идой Егор даже не знал, что такое ревность, но за полгода вполне преуспел в этом чувстве, хотя из гордости молчал и не задавал вопросов.
— Значит, ты не голодная, — констатировал он холодно и пошел в комнату.
— Только не говори, что ждал меня с ужином! — услышал он.
— Не ждал. Давно поел.
— То есть тебе безразлично, хочу я есть или нет.
«Начинается, — устало подумал Егор. — Все-таки пить ей совсем нельзя, крышу срывает моментально».
— Не безразлично.
— Но ты даже не поинтересовался.
Ида прошла следом за ним в комнату и заняла свое обычное место — в углу дивана. Свернулась там клубочком и затихла. Кажется, обиженно.
— Кстати, завтра я задержусь, — сказал ей Егор.
— На дискотеке?
— На какой…? Ах, да. Нет, на дискотеку я не собираюсь.
— То есть как не собираешься? А я думала, мы пойдем вместе, ты меня представишь там всем.
— Зачем?
Глаза Иды недобро сощурились.
— Ах, незачем? Ну, конечно, представлять любовницу — стыдно.
— Не говори ерунды. Какой смысл тебя представлять, если я оттуда ухожу?
— Тем более! Может быть, на новом месте работы ничего подобного не будет. А я обожаю танцевать.
— Милая, как ты себе это мыслишь? Днем я подам заявление об уходе, а вечером, как ни в чем не бывало, припрусь на вечеринку?
— А почему бы и нет?
— Потому, что это непорядочно! — начал терять терпение Егор. — И вообще я завтра собираюсь повидать детей.
— Что-что?
Теперь уже большие зеленые глаза, так восхищавшие Егора, превратились в два крохотных кусочка льда.
— Ты хочешь сказать, что поедешь к своей бывшей жене? Зачем? Деньги отвезти?
Вадим пожал плечами.
— Деньги я уже перевел ей на карточку.
Изящная керамическая вазочка, стоявшая на столике возле дивана, полетела на пол и со звоном разлетелась на кусочки.
— Как это — «уже перевел»? Опять?! Ах ты, гаденыш! Как ты посмел?!
— Ты выпила лишнего, — с трудом сдерживаясь, ответил Егор. — Успокойся. Я же не твои деньги…
— Мои! Если ты живешь со мной, то все деньги должен отдавать мне! До копейки!
— А покупать еду и тебе же подарки — на что?
— Меня не касается. Подрабатывай. Ты мужчина. Хотя иногда я в этом начинаю сомневаться.
— Ты соображаешь, что несешь? — бледнея, спросил Егор.
— Не беспокойся, соображаю. Мужчина, ха! Ты просто тряпка со вторичными половыми признаками. Самодовольный тип, который только и умеет, что раздавать красивые обещания. Ты был в суде? Ты намерен разводиться и разменивать квартиру? Или мы так и будем жить в этой халупе друг у друга на головах?
— Ида, остановись! Я никогда не говорил о размене квартиры.
— Конечно! — фыркнула она. — Пришел к женщине на все готовенькое. Да еще деньги на ветер швыряешь, живешь за мой счет. Пора платить по векселям, миленький.
— Каким еще векселям?
— Ах, мы не понимаем? А когда завлекал меня, когда сделал своей любовницей — понимал? Когда сбежал от своей ненаглядной женушки и сопливых детишек — соображал? Хотя… тогда ты был совсем другим. Тогда мне казалось, что вот человек, который действительно меня любит и готов идти со мной по жизни вместе… Ты прекрасно знаешь, как я верила в само слово «Мужчина». Рыцарь, защитник, человек, который ведет свою женщину по жизни за руку. Ну, сколько раз я говорила, что я ненавижу, когда мне приходится человека «пинать», подталкивать его к каким-то действиям? Ну, сколько раз я говорила, что настоящий мужчина не нуждается в сотнях дополнительных напоминаний, а сразу делает? Спать со мной ты готов…
Егор машинально вынул сигарету и щелкнул зажигалкой. Этот злобный, визгливый голос было просто невыносимо слушать.
— Не смей тут курить! — окончательно взбеленилась Ида. — Сколько раз я говорила, что не переношу табачный дым! Особенно твой излюбленный дым отечества, между прочим. Если бы ты курил американские сигареты… Отправляйся на лестницу!
— С каких пор «Парламент» стал российской маркой?
— Все импортные сигареты делают в России! И не сбивай меня, пожалуйста. О чем я говорила перед этим?
— О том, что я не мужчина, — ровным голосом сказал Егор. — Можешь не продолжать. Я сейчас уйду. Нет никакой необходимости втаптывать меня в грязь.
— Ты хочешь меня бросить?! — ахнула Ида. — Сейчас… Сейчас, когда я…
И залилась слезами.
Егор растерялся. Он всегда терялся перед женскими слезами, хотя Маша никогда не плакала, не устраивала истерик, не капризничала. Нельзя же, действительно, уходить от рыдающей женщины. Он уйдет, а она опять наглотается таблеток…
А Ида уже рыдала навзрыд, самозабвенно, как маленький ребенок. И казалась такой хрупкой и беспомощной…
— Ну, успокойся, — сказал Егор. — Конечно, я тебя не оставлю. Но ты…
— Егорчик, прости меня. Прости! Я такая дрянь! Я же так совсем не думаю! Просто наболтала ерунды. Это все нервы… Прости меня, пожалуйста! Ну, ради Бога, прости! Я так тебя люблю…
Как ему хотелось ей поверить! Но он словно бы раздвоился: один человек утешал Иду, говорил ей ласковые слова, а второй — холодно наблюдал за этим со стороны. Один наливал чай, доставал из аптечного шкафчика в ванной валерьянку, капал в стакан еще какие-то пахучие капли. Второй беззвучно посмеивался: давай, давай, ублажай свою ненаглядную, у которой снова «тормоза отказали». И это было почти невыносимо.
Ида окончательно успокоилась только к двум часам ночи. Егор уже смирился с тем, что опять чудовищно не выспится, что завтра голова будет, как чугунный котел, и работать придется на «автопилоте». Хотя, какая работа? Подать заявление об уходе. Собрать личные вещи.
Разумеется, о том, чтобы идти на дискотеку с Идой и речи быть не может. Он и один бы туда сейчас ни за что не пошел. Съездит завтра повидаться с детьми — это решено. Теперь, когда Ида выговорилась, вряд ли она будет возражать. Подуется немного…
— Егорчик, — услышал он ее голосок. — Я сегодня стихотворение сочинила. Тебе. Прочитать?
— Конечно, — машинально ответил он.
Хотя меньше всего ему хотелось сейчас поэзии.
Хотелось лечь и поспать, хотя бы три-четыре оставшихся часа.
Ида села, оперлась на подушку и прикрыла глаза. Потом начала декламировать:
Закат коньячный — словно хор жаровен, Что исполняет тысячу рулад. С тобою на двоих он нам дарован, И я не знаю лучшей из наград. Твой поцелуй — коньячный вне сомнений — Остался вечно на моих губах. Я разлиную четко парк весенний, Законы геометрии поправ. Я утром напою тебя рябиной, Настоянной на старом коньяке… И вот тогда поймешь ты, мой любимый, Что ожидает нас там, вдалеке.
