Она замолчала, открыла глаза и выжидательно посмотрела на Егора. Он молчал, не зная, что сказать. Половина слов была ему просто непонятна, во второй половине он не видел смысла. Какие жаровни? Почему рулады? Как можно разлиновать парк? Впрочем, он никогда толком не понимал ее стихов.
— Очень… красиво, — выдавил он наконец. — Только я не понял, как закат может быть коньячным.
Ида слегка надулась.
— Ну, закат цвета коньяка, — снизошла она до объяснений.
— Коричневый?
Ида махнула рукой.
— Стихи невозможно объяснить прозой. Их нужно чувствовать… Ладно, давай спать.
— Давай, — с огромным облегчением согласился Егор.
Слава Богу, она настолько устала, что хотела просто спать. Никаких ласк Егору сейчас не было нужно: обида все-таки затаилась где-то в глубине души и то и дело больно колола его. Конечно, милые бранятся — только тешатся, но…
Но почему, почему они никогда не то чтобы ругались — даже не ссорились с Машей?
Глава третья
Егору удалось поспать часа три, хотя ему показалось, что будильник зазвонил почти немедленно после того, как он закрыл глаза. Ида даже не шелохнулась. Впрочем, это было к лучшему: продолжать вчерашний разговор Егор был решительно не готов.
Он мысленно обозвал себя чудовищем и моральным уродом. Легче не стало, но позволило переключиться на мысли о предстоящем дне. Написать заявление. Отнести его в отдел кадров. И…
Но думать о том, что все останется в прошлом, что придется работать где-то в другом месте, было просто невыносимо. Неужели он должен отказаться от всего, что ему дорого, вообще зачеркнуть прежнюю жизнь? Ради чего?
И вдруг он отчетливо понял, что когда Ида строила планы на будущее, она всегда употребляла слова, связанные либо с покупками («Мы отхватим…», «У нас будет…»), либо с развлечениями: гости, рестораны, курорты, путешествия.
Точно в ней сидел какой-то чудовищный, невидимый спрут, который мириадами присосок стремится перекачать в себя всю материальность мира. И в то же время эти вожделения были очень ограничены: нужны были только деньги, и все. Порой Егор изумлялся, как это сочетается в ней с поэтической возвышенностью и отстраненностью от всего земного.
Когда же он пытался сказать, что они еще молоды, что у них все впереди, нужно только немного потерпеть, Ида буквально выходила из себя:
— Потерпеть? Сколько? Десять лет? Пятнадцать? Когда я буду старая? Если хочешь знать, после сорока лет мне уже ничего не будет нужно! И тебе, кстати, тоже. От жизни нужно брать все именно сейчас. Любой ценой.
И с любимой работой он должен расстаться только потому, что в другом месте будет получать больше денег.
Опять деньги. А все остальное, получается, не имеет никакого значения? В смысле, ты стоишь ровно столько, сколько ты зарабатываешь, а если не можешь обеспечить потребности находящейся рядом с тобой женщины, то ты — никто и зовут тебя никак.
Есть Егору не хотелось совершенно, он выпил только кружку крепчайшего кофе и тихонько вышел из дома.
День обещал быть теплым, но пока еще стоял легкий туман и скрадывал геометрическое убожество новых кварталов, возведенных на месте полей и рощиц.
С военного аэродрома возле Остафьево поднялся небольшой самолет и быстро растаял в небе.
Егор подумал, что замечательная усадьба, про которую он много читал и все собирался посмотреть, находится в какой-то паре километров от его теперешнего жилья. А выбраться туда все никак не получалось: выходные дни Ида предпочитала проводить в бесконечном уходе за своей внешностью.
Егор даже представить себе не мог, сколько процедур нужно проделать, чтобы «соответствовать» какому-то непонятному идеалу, явно взятому с телевизионного экрана или из какого-то глянцевого журнала. Он привык к тому, что Маша всегда была аккуратно причесана, подтянута, что руки ее были красивы и без яркого лака на ногтях. И никогда не видел, какими способами достигается эта ухоженность.
А Ида обожала часами лежать в горячей ванне с белым, ярко-розовым или даже зеленым лицом, а потом часами же возилась со щипчиками, пинцетами, особыми бритвами, кремами.
Впервые увидев ее после выхода из ванной, Егор оторопел: перед ним была не яркая молодая красавица, а женщина неопределенного возраста с каким-то «застиранным», совершенно лишенным красок лицом.
Впрочем, секрета она из своих ухищрений не делала, при Егоре накладывала на лицо тон, пудрилась, втирала в скулы румяна, ярко подводила глаза и красила ресницы. Глядеть на это было странно и как-то неловко, и Егор уходил курить на кухню. Или включал телевизор, с грустью думая о том, что выходной день опять потерян: пока Ида окончательно «приведет себя в порядок» наступит вечер.
Иногда, правда, ему удавалось вытащить ее погулять. Но и в этом случае все ограничивалось инспектированием окрестных торговых точек и приобретением чего-нибудь «предельно нужного», и совершенно, на взгляд Егора, бесполезного.
— Для чего ты так красишься? — спросил он как-то. — Мне даже страшно к тебе прикоснуться, чтобы не попортить все это…
Ида улыбнулась ему, как маленькому ребенку, который не понимает, почему обязательно нужно умываться и чистить зубы:
— Женщина без косметики — это недоразумение, пустое место. Моя мама даже в булочную не пойдет с ненакрашенными губами. А уж в столице тем более нужно иметь достойный вид.
Ради того же «достойного вида» она периодически отправлялась куда-то, чтобы подправить ногти: невероятно длинные, почти прямоугольной формы, ярко-малинового цвета. Егор долго не мог понять, каким образом это великолепие достигается, пока не услышал случайно разговор Иды по телефону с приятельницей:
— Дорогая моя, — снисходительно поучала свою собеседницу Ида, — естественный маникюр — это прошлый век, провинция, мещанство, наконец. Ногти должны быть накладными, модной формы и яркие… Дорого?.. Ну, не знаю, я у себя, маленькой, одна, а деньги для того и придуманы, чтобы их тратить.
Это воспоминание вызвало у Егора ассоциацию с деньгами вообще, а как следствие — сильное раздражение, то есть то чувство, которое он в последнее время испытывал все чаще. Пришлось достать очередную, Бог знает какую по счету за утро, сигарету.
Егор закурил и решительно двинулся в сторону метро. Не хватало еще в последний день опоздать на работу!
Дорога до офиса показалась бесконечной, народу в метро было, кажется, еще больше, чем обычно и даже подремать, притулившись где-нибудь в уголке, не получилось.
На «Коломенской» Егор вышел совершенно измочаленный. Потянулся за сигаретами, но пачка оказалась пустой. Пришлось сворачивать к ближайшему киоску.
Бумажник показался ему странно плоским. Егор открыл его и оторопел: пусто. Ни одной бумажки, даже десятирублевки, хотя он точно помнил, что вчера оставил себе сотню и еще какую-то мелочь.
