– Сережа! – выдохнула Лена и сползла на припорошенную снегом землю.
Ее Сережа! Вот он, в каких-то десяти метрах от нее! Живой!
Он идет по параллельной дорожке, направляясь к разрытой могиле. Он ничуть не изменился, такой же стройный и высокий, такой же седовласый и так же не любит головные уборы. Старость его нисколько не изуродовала, напротив, сделала еще более привлекательным.
Сергей не заметил ее, он не смотрел по сторонам, и Лена была благодарна за это богу – меньше всего она хотела сейчас встретиться с ним глазами. Лена понимала, что как только она заглянет в любимые, чуть близорукие глаза, плюнет на все: на мужа, на партию, на Думу, на своих избирателей и даже на любимую собаку Дулю, и пойдет за Сергеем хоть на край света.
Аня
Аня тихонько всхлипывала, утирая влажное лицо варежкой (о приготовленном заранее платке она даже не вспомнила), ей было горько оттого, что ни один из присутствующих на похоронах не оплакивал бабу Лину вместе с ней. Всем было наплевать на то, что Элеонора Георгиевна умерла. Всем, даже ее сыну, который со скучающим видом разглядывал привезенный с собой траурный венок. Не говоря уже о старой мымре Голицыной, томно прикладывающей пожелтевший от времени батистовый платочек к совершенно сухим глазам. Молодого же мужчину в щеголеватом пальто она в расчет не брала, он тут был явно человеком посторонним – Аня решила, что он секретарь Эдуарда Петровича, так как стоял парень немного в отдалении и вид имел крайне озабоченный.
Пока Аня плакала, к траурной процессии (если четырех человек у могилы можно назвать процессией) присоединился еще один мужчина: высокий худой старик с серьезным аскетичным лицом. Он молча кивнул Голицыной, поздоровался за руку с Эдуардом, скупо улыбнулся Ане, но вместо того, чтобы встать рядом со всеми, шагнул к гробу, вынул из-за пазухи белоснежную розу на длинном стебле, положил ее у лица Элеоноры Георгиевны, прошептал что-то короткое: то ли «прости», то ли «прощай», после чего быстро развернулся и зашагал прочь.
Минутой позже его спина скрылась из виду.
Эдуард дал знак могильщикам, чтобы приступали.
Гроб заколотили, опустили в могилу, закидали землей. Не было ни торжественных речей, ни горьких причитаний, ни прощальных поцелуев в лоб, все молча бросили на крышку по горстке земли и отошли, давая могильщикам заняться своим делом.
Когда на месте ямы образовался небольшой холмик мерзлой земли, все посчитали похороны завершенными.
– Эдик, дружочек, – заговорила Голицына своим противным дребезжащим голосом, – ты поминки где будешь устраивать?
Эдуард Петрович нахмурился, видимо, об этом он даже не подумал, но быстро нашелся: достал из кармана портмоне, вынул из него сто долларов и протянул их старухе.
– Лизавета Петровна, вот вам деньги, помяните матушку без меня. Я видел тут неподалеку небольшой ресторанчик, попрошу своего шофера вас туда отвезти… Потом он вас домой забросит…
Голицына хищно схватила предложенную сотню, молниеносно спрятала ее в карман и сладко запела:
– Спасибо, сынок, спасибо. Дай бог тебе доброго здоровья… Помяну матушку твою, подружку мою ненаглядную, помяну, не сомневайся…
Но Эдик ее сладких речей слушать не стал, он предупредительно махнул рукой, типа, не стоит благодарности, резко развернулся и направился к стоящему в сторонке молодому человеку. Аня зачем-то потащилась следом за ним. Уж не затем ли, чтобы рассмотреть красавца поближе?
– Вы кто такой? – с места в карьер начал Эдуард.
– Меня зовут Петр Моисеев, – отрекомендовался парень, – я адвокат вашей покойной матушки…
Значит, не секретарь, а адвокат! С ума сойти! А какой вблизи оказался красавец!
– Фамилия известная, – хмуро кивнул Новицкий. – Это ты Цаплю защищал? И Германа?
Петр не ответил, только с достоинством кивнул, а Эдуард Петрович продолжил:
– И зачем матушка тебя наняла, такого ушлого?
– Она оставила завещание…
– Это понятно. Только для этого достаточно нотариуса, зачем ей понадобился видный столичный адвокат?
– Элеонора Георгиевна наняла меня на тот случай, если вы надумаете его опротестовать.
– Я? – сощурился Эдуард.
– Не вы лично. Вас она как раз и не имела в виду… – Адвокат строго сжал губы, став сразу серьезнее и старше. – Другие члены семьи.
Аня обалдела. Другие? Значит, кроме Эдуарда Петровича, есть еще кто-то?
– И кому же матушка завещала свое добро? – хмыкнул Эдуард.
– Я зачитаю завещание завтра в два часа дня в своей конторе, – адвокат протянул ему визитку с вензелями, – здесь указан адрес и телефон. Так что милости прошу.
– А остальные знают?
– Моя секретарша сегодня обзвонит всех членов семьи, указанных в завещании. Кто пожелает, придет… – И тут он впервые посмотрел на Аню. – Вас, Анна Вячеславовна, я также прошу явиться, вам Элеонора Георгиевна тоже кое-что оставила.
После этих слов красавец-адвокат протянул еще одну визитку, на сей раз Ане, улыбнулся и, вежливо попрощавшись, удалился. Эдуард Петрович проводил его задумчивым взглядом, потом встряхнулся и спросил:
– До дома подбросить?
– Я еще посижу тут… – Аня опустила глаза и почти беззвучно добавила: – С Элеонорой Георгиевной…
– Замерзнешь, дурочка.
– Я недолго.
Он сокрушенно покачал головой – неясно, осуждающе или сочувственно, – а затем ушел, ни разу не оглянувшись.
Оставшись одна, Аня облегченно вздохнула (как ни был к ней добр грозный дядька Эдуард, а все равно в его присутствии она зажималась), подошла к могиле, присела рядом с ней на корточки, вынула из кармана банку вареной сгущенки и пристроила ее рядом с венком. Тут же, утопая в искусственных цветах, стояла фотография покойной, воткнутая прямо в землю. На ней Элеонора Георгиевна была очень хороша: элегантная, женственная, прекрасно сохранившаяся женщина бальзаковского возраста. Судя по прическе, в момент съемок ей перевалило за шестьдесят, но выглядела она на сорок пять. Аня, знавшая ее древней старушкой в валеночках и душегрейке, и не подозревала, что баба Лина когда-то была такой привлекательной… Эдуард Петрович, наверное, в молодости тоже был очень интересным мужчиной, это сейчас он толстый, седой, хмурый, а лет в двадцать пять, тридцать, когда был стройным и чернокудрым, наверняка кружил девушкам голову своей внешностью…
Как только в мозгу пронеслась мысль о мужчине, кружащем девушкам голову, перед глазами возник образ адвоката Моисеева. Вот уж красавец так красавец. Стройный, высокий, голубоглазый, светловолосый, но при этом темнобровый и смуглый: кожа, как ее любимый кофейный напиток «Московский», сильно разбавленный молоком… А улыбка! Как у замечательного артиста Николая Рыбникова – с ямочками! Кстати, Петр не женат. По крайней мере, официально – Аня видела безымянный палец его правой руки, на нем нет кольца. Почему, интересно? Не встретил достойную или просто бабник? А может, разведен… Да, собственно, какая ей разница? В любом случае ей ничего не светит… На нее обычные-то мужчины не смотрят, а уж такие…
