– Хватит, – сказал Тревельян, – это я понял. А не понял того, к чему выкрадывать рапсода и везти его на юг в оковах. Не проще ли нанять?
Тинитаур вздохнул.
– Странные люди в твоем Братстве, мой сиятельный господин. Не соблазняет их ни серебро, ни золото, и потому пришлось мне выслеживать рапсода, точно птицу ках, и даже идти с ним в Манкану, чтобы проверить, в ярком ли он оперении или так, птенец хриплоголосый… Что поделаешь! Не желают даровитые рапсоды воспевать склоки и драки между племенами дикарей ни за какую цену. Да и ты сам такой же! Если бы мы столковались у того сундука с рубинами… – Фокусник хмыкнул и почесал свой длинный нос. – Однако не столковались! И теперь, как сказано тобой, ты плывешь на юг в оковах, и я продам тебя как пленника. Из лесов, где живут дикари, непривычному человеку не выбраться, и вряд ли ты снова увидишь Семь Провинций и другие северные земли. Но не горюй! У Кривой Ноги тебе будет хорошо.
– А я и не горюю.
– Да? – Фокусник подозрительно уставился на Тревельяна. – Можно узнать, почему?
– Потому, что ты ошибся на мой счет. Я человек привычный.
Через четыре-пять дней местность начала меняться, в саванне поднялись пологие, заросшие лесом холмы, среди которых, то слева, то справа, струились притоки Рориата. Затем холмы исчезли, но деревья придвинулись ближе к речным берегам, перебрались на острова, которых попадалось все больше и больше, и, наконец, затопили окрестность до самого горизонта зеленым непроницаемым пологом. Течение стало медленнее, воды потеряли прежнюю чистоту и прозрачность и начали припахивать гнилью, висевшее в знойном безоблачном небе солнце жгло, как раскаленная печь. Тревельян, намучившись в своем душном закутке и в железных оковах, практиковал медитацию, отключаясь на долгие часы. В принципе, с помощью импланта он мог вообще уснуть на несколько дней, но это бы выглядело странным. И опасным! Вдруг Тинитаур решит, что рапсод покончил с собой каким-то хитрым способом, и, посокрушавшись об утраченной награде, выбросит его за борт? В реке уже появились местные крокодилы, да и других зубастых тварей было полно.
Шкипер Сайлава вел свое суденышко в стрежне сильного течения и подальше от берегов, где, кроме неприятных чудищ, плыли подмытые и рухнувшие в воду деревья, а на дне таились коряги и топляки. Сайлава, очевидно, бывал тут не в первый раз и знал эту реку и ее опасности слишком хорошо, а потому не приближался к суше. Слушая в перерывах между трансом его болтовню и реплики матросов, Тревельян узнал, что безволосые варвары не строят хижин вблизи большой воды и с неохотой плавают по Рориату, перебираясь с берега на берег лишь в исключительных случаях. Их поселения располагались у притоков, где вода была чище, где в изобилии водилась рыба и где на песчаных отмелях каждый год откладывали яйца стаи гигантских черепах. Нижнее течение и дельта реки, впадавшей в южное пресное море Аса, были вообще необитаемы – там начиналась область болот и трясин, наполнявших воздух зловонными миазмами. Насколько помнилось Тревельяну, из Империи туда никто не добирался, а экспедиции с Базы осматривали дельту с воздуха, со скиммеров, приземляясь западнее, на прочную почву плато Асайя.
Соразмеряя скорость судна с течением реки, он думал, что обратная дорога к цивилизации, в Хай-Та, а тем более в Этланд, займет пять или шесть декад – может быть, и больше. Но из джунглей по Рориату возвращались редко, лишь торговцы вроде Сайлавы и Тинитаура, снабжавшие безволосых дикарей вином, рапсодами и другими предметами роскоши. Более удобный путь в Империю проходил западнее, где на север, к морю Треш, текли другие огромные реки – Фейн, в тысяче километров от Рориата, а за ним, еще дальше на запад, Кмари, бассейн которой, считая с притоками, занимал пятую часть континента. Те безволосые, что собирались служить Светлому Дому, плыли именно этой дорогой.
Наконец в один из дней кораблик повернул к правому берегу и вошел в приток, медленно струивший прозрачные воды меж исполинских стволов, зарослей травы в рост человека и песчаных пляжей, где виднелись темные каменные глыбы и ползали почти неотличимые от них черепахи в таких же темных ребристых панцирях. Приток сам по себе был рекой немалой, но ее ширина скрадывалась отмелями и островами, скалами, что выступали из лесной чащи, и множеством рукавов, ответвлявшихся от основного русла. Один из них изгибался широким серпом, и на самой его середине, под кронами могучих пальмовых дубов, стояла деревня. С палубы Тревельян ее не разглядел – хижины заслоняла зелень, и к тому же в этот момент матрос Сайлавы начал сбивать с него ножную цепь.
Вероятно, за их корабликом давно наблюдали с берега – у пристани из неохватных бревен, где покачивались лодки, поджидал отряд воинов, но никакой толпы любопытных, ни ребятишек, ни женщин, тут не замечалось. Воины, мускулистые крепыши лет под сорок в ремнях и набедренных повязках, имели при себе кинжалы и копья имперского образца и, судя по выправке, отслужили свое Светлому Дому. Было их не меньше трех десятков, и, пока матрос снимал с Тревельяна наручники, одни подтянули суденышко к причалу, другие выстроились цепочкой от воды до ближнего сарая. Распоряжался здесь дородный и высокий муж в шлеме, с мечом на перевязи и с ухватками бывалого сержанта. Он первым ступил на палубу, оглядел команду и, не здороваясь, буркнул на языке Семи Провинций:
– Привез?
– Привез, как не привезти, – подтвердил Тинитаур, выскочив вперед и кивая на Тревельяна. – Вот он! Вот самый звонкоголосый рапсод в восточных землях, и зовут его Тен-Урхи. Клянусь, он стоит каждой монеты, обещанной мне великим вождем! Ты ведь знаешь, Волосатый, что Тинитаур до Оправы Мира доберется, но разыщет для великого вождя лучшее из лучших! Лучшее вино, лучшие ткани, лучших женщин и лучшего рапсода! Ибо поистине этот Тен-Урхи…
– Хватит болтать, – оборвал его Волосатый и, сняв шлем, продемонстрировал поросший редкой белесой шерстью череп. Шерсти было не очень много, но все же среди безволосых он мог по праву носить свое прозвище. – Разгружайте! А этого, – варвар кивнул на Тревельяна, – к Хозяину!
Шкипер сдвинул крышку люка, и воины стали передавать по цепочке запечатанные кувшины с вином и тюки – видимо, с тканью и другим товаром. Тревельян, с удовольствием разминая ноги, спрыгнул на пристань и остановился.
– Пошел! – Его чувствительно толкнули в спину.
– Не сделаю ни шага, пока не вернут мое имущество. Мою лютню, мой мешок, моего зверька!
– Отдай ему все, что он хочет, – велел Тинитауру Волосатый. – Все! Знаю я вас, крысюков… У всякого пальцы зудят на чужое…
Сайлава выпустил из клетки Грея, и тот с радостным верещанием метнулся к Тревельяну. Фокусник принес его суму. Кажется, ничего не исчезло – лютня и кошель на месте, а вместе с ними – кинжал, цилиндрик лазерного хлыста и завернутая в плащ голограмма. На самом дне – фляжка, огниво с трутом и мятый, так и не просмотренный пергамент, дар Даббаса.
Его повели с причала восемь воинов. Фокусник семенил позади, многословно втолковывая Волосатому, какую редкостную дичь он изловил; Тревельян, прислушиваясь к его словам, мстительно усмехался. От реки в лес вела утоптанная дорожка, и вдоль нее стояли хижины – сооружения с плетеными стенами, крытые древесной корой. Тут и там горели костры, хлопотали у горшков и котлов скуластые бледнокожие женщины, сушились растянутые на решетках шкуры, носились ребятишки, а компания подростков метала дротики в большой деревянный щит. Появление Тревельяна интереса у них не вызвало. Эти дикари были совсем не любопытны и не похожи на земных полинезийцев или папуасов.
