О людях всегда можно узнать много нового. Лиля совершенно потрясла его: в этот критический момент, когда им в лицо смотрела крохотная смерть, Лиля Топчева превратилась в зрелую даму, имеющую все необходимые манеры.
Как будто она вошла на вечеринку, где присутствовали самые модные мошенники. Она возвысилась и полностью соответствовала ситуации, и ему показалось, что это было доказательством качества, сущности и смысла самого рода человеческого. Никто не мог бы снова убедить Ларса, что человеческое существо — это просто прямоходящее животное, носящее с собой носовой платок и умеющее отличить четверг от пятницы, да берите любой критерий… Даже определение Старого Орвилла, украденное из Шекспира, получило свой истинный смысл как оскорбительное и циническое пустословие.
Какое чувство, подумал Ларс. Не только любить эту девушку, но и восхищаться ею!
— Я Марен Фейн, — спокойно ответила Марен, но на нее это не произвело никакого впечатления.
Лиля с надеждой протянула руку, очевидно, в знак дружбы.
— Я очень рада, — начала она, — и я думаю, что мы могли бы…
Подняв крохотный пистолет, Марен выстрелила.
Хорошо смазанный, но в то же время ослепительно блестящий пистолет выстрелил тем, что когда–то, на начальной стадии технического развития, было известно как разрывная пуля «дум–дум».
Но патрон эволюционировал с течением времени. Он и теперь обладал одним существенным свойством: взрыв при соприкосновении с целью. Но вдобавок он делал еще кос–что. Его кусочки продолжали детонировать, производя бесконечный поток осколков, который рассеивался вокруг тела жертвы и задевал все вокруг него.
Ларс упал, скорее всего инстинктивно, отвернулся и скорчился; животное в нем свернулось в позе эмбриона — колени подтянуты, голова завернута вовнутрь. Он обхватил себя руками, зная, что он ничем не может помочь Лиле. Все было кончено, кончено навсегда. Столетия могут проноситься как капли воды в реке Времени, бесконечно. Но Лиля Топчева никогда больше не появится в череде судеб людских. Ларс думал о себе как о какой–то логической машине, построенной для холодного расчета и анализа, невзирая на окружающие условия: я не придумывал это оружие. Оно появилось задолго до меня. Этот старинный, древний монстр. Это все наследственное зло, принесенное сюда из прошлого, доставленное к порогу моей жизни и направленное, брошенное на уничтожение всего, что я люблю, в чем я нуждаюсь и что хочу защитить. Все стерто всего лишь нажатием на металлический курок, который настолько мал, что его можно просто проглотить, уничтожить в попытке прекратить его существование из–за простой жадности — жадности жизни к жизни.
Но ничто не сможет уничтожить его сейчас.
Он закрыл глаза и остался на месте. Его совершенно не заботило, что Марен может снова выстрелить, на этот раз в него. Если он что–то и чувствовал, то лишь желание, жажду — чтобы Марен выстрелила в него.
Он открыл глаза.
Никакого вверх бегущего эскалатора. Никакой посадочной площадки на крыше. Никакой Марен Фейн, никакого крохотного итальянского пистолета. Не было рядом растерзанной только что — словно оружие было злобным животным плоти, останков, липких, расчлененных, еще содрогающихся. Он увидел себя но не мог понять, почему — на городской улице, и даже не нью–йоркской. Он почувствовал перемену температуры, состава воздуха. Здесь были отдаленные горы с покрытыми снегом вершинами. Он почувствовал холод и задрожал.
Огляделся. Услышал автомобильные гудки.
Его ноги, его стопы болели. Он чувствовал страшную жажду.
Впереди, около автономного аптечного киоска, он увидел таксофон. Все тело ныло, онемело и похрустывало от усталости и боли.
В таксофоне он взял справочник и посмотрел на обложку.
Сиэттл, штат Вашингтон.
А время, подумал он. Как давно это было? Час назад? Месяцы? Годы? Он надеялся, что это длилось как можно дольше. Фуга, продолжавшаяся бесконечно. И теперь он был старым, старым и разбитым, унесенным ветром, отброшенным в прошлое. Этот побег не должен никогда заканчиваться, даже сейчас. В его уме вдруг, непостижимо как, зазвучал голос доктора Тодта, с помощью какой–то парапсихологической власти, данной ему. Тот голос, который во время полета из Исландии бубнил, бормотал сам себе: слова были неразличимы. И все же их ужасающая музыка. Будто доктор Тодт напевал сам себе старую балладу поражения. «Und die Hunde schnurren an den alten Mann». И вдруг голос Тодта зазвучал по–английски. «И собаки рычат», сказал доктор Тодт в голове Ларса, — «на старого человека».
Опустив монетку в щель автомата, Ларс набрал номер Ассоциации Ланфермана в Сан–Франциско.
— Соедините меня с Питом Фрейдом.
— Мистер Фрейд, — радостно ответил оператор, — уехал в командировку.
С ним невозможно связаться, мистер Ларс.
— Могу ли я в таком случае переговорить с Джеком Ланферманом?
— Мистер Ланферман тоже. Я думаю, вам–то можно сказать, мистер Ларс.
Они оба в Фестанг–Вашингтоне. Уехали вчера. Возможно, вы сможете связаться с ними там.
— Ясно, — сказал Ларс. — Спасибо, теперь я знаю. — И повесил трубку.
Затем он позвонил генералу Нитцу. Шаг за шагом его звонки поднимались по иерархической лестнице, а потом, когда он уже решил прекратить все это и повесить трубку, он обнаружил, что смотрит на Главкома.
— КАСН не могло найти вас, — сказал Нитц. — Как и ФБР, и ЦРУ.
— Собаки рычали, — ответил Ларс. — На меня. Я слышал их. Я никогда раньше в жизни не слышал их, Нитц.
— Где вы?
— В Сиэттле.
— Почему?
— Я не знаю.
— Ларс, вы действительно ужасно выглядите. Вы понимаете, что вы говорите или делаете? Что это вы там плетете о «собаках»?
— Я не знаю, где они, — сказал Ларс. — Но я действительно их слышал.
— Она прожила еще шесть часов, — продолжал Нитц. — Но, естественно, не было никакой надежды. И в любом случае, все уже кончилось. Или, может быть, вы знаете об этом?
— Я ничем не знаю.
— Они провели похоронный обряд, надеясь, что вы придете, и мы пытались связаться с вами. Вы, конечно, понимаете, что с вами произошло.
— Я вошел в состояние транса.
— И вы только что вышли из него?
Ларс кивнул.
— Лиля с…
— Что? — перебил Ларс.
— Лиля в Бетезде. С Рикардо Гастингсом. Пытается произвести сколько–нибудь полезный эскиз, она уже сделала несколько, но…
— Лиля мертва, — возразил Ларс. — Марен убила ее из итальянского пистолета марки «Беретта–пелфраг» 12–го калибра. Я видел, как это произошло.
Напряженно глядя на него, генерал Нитц сказал:
— Марен Фейн выстрелила из пистолета «Беретта–пелфраг» 12–го калибра, который был у нее. Оружие у нас, остатки пули, ее отпечатки пальцев на пистолете. Но она убила себя, а не Лилю.
