Когда они стояли у огромной витрины с мебелью, сделанной из марсианского воба, мисс Фишер неожиданно спросила:
– А какое сегодня число? Восьмое?
– Девятое, – сказал Себастьян.
– А вы женаты?
Себастьян на мгновение задумался, этот вопрос был довольно скользким.
– На настоящий момент мы с Лоттой не живем вместе.
И это было чистой правдой. На настоящий момент.
– Я донимаю вас вопросами, – сказала мисс Фишер, отходя от витрины, – потому что столкнулась с некой проблемой.
Она печально вздохнула.
Все понемногу прояснялось. Так вот почему мисс Фишер буквально в него вцепилась. Он искоса взглянул на нее, вновь отметив ее привлекательность и мимолетно удивившись, как же быстро они стали друг друга понимать. И сказал:
– Да вы скажите мне, не мучайтесь. Может, я смогу вам помочь.
– Понимаете ли, дело тут в том, что примерно девять месяцев назад был этот прелестный младенец по имени Арнольд Окснард Форд, вы понимаете, при чем тут это?
– Да, – кивнул Себастьян.
– Это был такой пупсик. – Ее лицо осветилось материнской любовью. – И он был в больнице, и уже искал себе матку, а я как волонтер занималась в Сан–Бернардино всякой социальной работой, и меня уже от этого тошнило, и я вдруг подумала, а ведь классно было бы иметь в животе такого прелестного малютку, как Арнольд Окснард Форд. – Она похлопала себя по впалому животу. – Тогда я пошла к старшей сестре и спросила: «А можно мне подать заявку на Арнольда Окснарда Форда?» «Да, – сказала она, – вы выглядите вполне здорово». А я сказала: «Да я и есть здоровая», а она сказала: «Ему уже самое время найти себе матку, мы его даже поместили в инкубатор», и я подписала все нужные бумаги и… – Она весело улыбнулась. – И я его получила. Девять месяцев ощущать, как он все больше и больше становится частью тебя… вы и представить себе не можете, насколько это чудесно, что это такое, когда другое существо, любимое тобой существо смешивает свои молекулы с твоими молекулами. Каждый месяц я проходила рентгеновское обследование, и все шло великолепно. Теперь же, конечно, процесс почти завершился.
– Мне бы и в голову не пришло, – согласился Себастьян, взглянув на ее живот.
– Так что теперь, – элегически вздохнула мисс Фишер, – Арнольд Окснард Форд стал моей частью и пребудет ею до той самой минуты, когда я сама сойду в матку. Мне нравится думать – так думают многие матери, – что душа ребенка все еще здесь. – Она постучала себя по лбу. – Мне кажется, что так оно и есть, что душа его вселилась в меня. Вот только… – На лице ее снова появилась грусть. – Вы понимаете, о чем я?
– Понимаю, – кивнул Себастьян.
– И правильно понимаете. К одиннадцатому числу – доктор говорит, что никак не позже, – я должна отдать его последнюю материальную каплю. Какому–нибудь мужчине. – Она улыбнулась насмешливой, но никак не враждебной улыбкой. – Нравится мне это или нет, я должна лечь в постель с каким–нибудь мужчиной, так требует медицина. Иначе процесс не получит естественного завершения, и я никогда уже не смогу принять в свою матку ребенка. И – странно сказать, но последние две недели я испытываю настоятельный физиологический позыв переспать с каким–нибудь мужчиной, с любым мужчиной. – Она бросила на него вопросительный взгляд. – Или это вас как–то оскорбляет? Если так, то извините.
– И тогда, – подытожил Себастьян, – Арнольд Окснард Форд станет не только вашей, но и моей частью.
– Неужели вам это не нравится? У меня были его снимки, но искоры, конечно же, все их забрали. В идеальном случае и вы, и я насмотрелись бы на него – будь мы женаты. Но мне говорили надежные люди, что я хороша в постели, так что по этой части можете не сомневаться, неужели вам этого мало?
Себастьян задумался. Тут снова требовался тщательный расчет. Как отнеслась бы к этому Лотта, если бы она узнала? Узнает ли она в конечном итоге? Нужно ли, чтобы она узнала? И еще одно странное обстоятельство: что мисс Фишер выбрала именно его, практически наугад. Но с другой стороны, она говорила здесь чистую правду; матери, принявшие в матку ребенка, месяцев через девять начинают испытывать настоятельное желание. Так велит биология, зигота должна расщепиться на яйцеклетку и сперматозоид.
– А куда мы можем пойти? – спросил Себастьян.
– Можно ко мне, – предложила мисс Фишер. – Там уютно, и вы можете остаться на всю ночь. Никто вас потом не вышвырнет.
Он снова задумался. Вернуться в витарий вроде бы нужно, но в такой момент это было большой удачей. Он нуждался в психологической встряске; одна женщина его оставила, и вполне справедливо, но буквально сразу же другая остановила на нем свое внимание. И это льстило, не могло не льстить.
– О’кей, – кивнул он.
Энн Фишер остановила такси, и уже через какие–то секунды они летели к ее дому.
Вся обстановка квартиры свидетельствовала о прекрасном вкусе; Себастьян ходил по гостиной, разглядывая вазы, книги, большой гобелен, нефритовую фигурку Ли Бо. Правда, он остался тут в одиночестве; мисс Фишер удалилась в соседнюю комнату, чтобы, извините, срыгнуть.
Вскоре она вернулась, буквально заливая его светом своей улыбки.
– У меня еще остался прекрасный импортный сиддоновский согум десятилетней выдержки, – сказала мисс Фишер, показывая фляжку. – Хочешь?
– Да, пожалуй, нет.
Себастьян взял со стеллажа альбом долгоиграющих пластинок бетховенских виолончельных сонат. И только подумать, что через несколько веков их начисто искоренят. Венская Библиотека затребует и получит исчирканные поправками нотные листы, с огромным трудом переписанные Бетховеном с последнего издания партитуры. Да и сам Бетховен, он ведь тоже оживет; из его могилы раздастся испуганный голос. Но для чего он оживет? Чтобы искоренить массу прекрасной музыки. Кошмарная, если подумать, судьба.
– Хочешь, поставлю? – спросила Энн Фишер.
– Хочу, – кивнул Себастьян.
– Вот эта мне особенно нравится.
Она поставила самую раннюю пластинку, сочинение номер пять; и сперва они слушали молча, но буквально через пару минут Энн Фишер стала проявлять нетерпение, видимо, сидеть и внимательно слушать было не в ее духе.
– А как ты думаешь, – спросила она, встав с места и расхаживая по гостиной, – эта самая инверсия, она навсегда? Или потом вернется нормальное время?
– Я очень на это надеюсь, – сказал Себастьян.
– Но ведь сам–то ты выиграл. Ты же был мертвым, верно?
– Неужели это заметно? – ощетинился Себастьян.
– Не обижайся, пожалуйста, но тебе же под пятьдесят, и отсюда все следует. Так что жизнь твоя удлинилась, превратилась фактически в две полноценные жизни. Ну и как тебе нравится эта? Больше, чем первая?
– Все хорошо, но только с женою проблемы, – откровенно признался Себастьян.
