Этот оставленный неведомым плугом след назвали Долиной Маринера, в честь «Маринера-9» — первого космического аппарата землян, сфотографировавшего марсианскую борозду. Алекс Батлер знал наизусть, что глубина ее доходит до восьми километров, а максимальная ширина составляет шестьсот с лишним — не метров, а все тех же километров, больше, чем от Лос-Анджелеса до Сан-Франциско! Этот шрам на теле бога войны был гораздо глубже, шире и длиннее, чем такая же, как Ниагарский водопад, американская достопримечательность — Большой Каньон в штате Аризона.
Восточная оконечность грандиозной Долины Маринера поворачивала на север, к экватору, и переходила в совершенно сумбурную местность — истерзанный и развороченный ландшафт из массивных каменных глыб, долин и изломов, подобный одному из нижних кругов Ада, каким описал его в «Божественной комедии» Данте. Тут словно бы порезвился уже не один, а добрый десяток космических великанов...
Миф о Ксипе Ксолотле был искаженным, своеобразно преломленным чередой поколений воспоминанием о катастрофе — в этом Алекс Батлер не сомневался. О страшной катастрофе, случившейся с Марсом, с которого содрала кожу «огненная змея». Но какой реальный объект мог бы подойти под описание огненной крылатой змеи, мчащейся по небу?
Ответ тут был только один: на протяжении всей истории человечества и во всех цивилизациях именно такой образ порождался кометами — вечными небесными странницами, постоянно извергаемыми облаком Оорта, сферой, окружающей внешние пределы Солнечной системы. Эта сфера заключала в себе не сотни, не тысячи, не миллионы — миллиарды комет! Алекс Батлер еще с университетской юности помнил описание кометы Донати 1858 года, сделанное одним из очевидцев, — «самой великолепной кометы девятнадцатого века». «У нее была голова, как у змеи, ее тело возле центра изгибалось и извивалось, как гигантская красная змея, а ее хвост, сверкавший, как золотая чешуя, протянулся на сорок миллионов миль...»
Огненная змея впилась в краснокожего бога войны — и жизнь покинула его...
«Машина времени, — подумал Алекс Батлер. — Сколько нового мы узнали бы, если сумели бы реализовать фантазии Уэллса. Возможно, всю историю пришлось переписывать заново».
Ему вспомнилось чье-то замечательное выражение: «Если из истории убрать всю ложь, то это совсем не значит, что останется одна только правда. В результате может вообще ничего не остаться...»
Свен Торнссон вернул ареолога к действительности.
— Если и тут то же самое, — сказал пилот, остановив марсоход у нового места бурения, — то я, ей-богу, готов поверить в золотые дожди.
— А у меня есть еще одно предположение, — тут же включился Алекс Батлер. — Какие золотые дожди? Это Зевс прикинулся золотым дождиком, когда ему Данаю очень уж сильно захотелось. А я вот думаю, что местным алхимикам просто удалось добиться того, что не удалось нашим Парацельсам.
— Философский камень! — мгновенно сообразил Торнссон, выбираясь из марсохода. — Думаешь, они таки отыскали философский камень?
— Вот именно, — подтвердил ареолог. — И пустились во все тяжкие. Жаль, что подтвердить или опровергнуть это предположение нам вряд ли удастся. Как кто-то когда-то сказал: залез ночью в дом вор, ищет драгоценности. Нашарил на ощупь, но не знает в темноте — бриллианты это или простые стекляшки. Так и мы: может, предположение наше и верное, только мы не знаем, что оно верное.
— А если свет включить? — предложил пилот.
— В том-то и дело, что нет света. Авария в электросетях.
— Дождаться, когда солнце взойдет! — бодро гнул свое Торнссон, вытаскивая из ровера бур.
Алекс Батлер вздохнул:
— Нет там никакого солнца, Свен. Вечная темнота...
* * *
Работали до сумерек, забыв о времени и не обращая внимания на голод. Все были охвачены азартом, хотелось делать все как можно быстрее и сделать как можно больше. Однако Алекс Батлер время от времени поглядывал на темную громаду Сфинкса, предвкушая тот момент, когда они доберутся до золота и он возьмет ровер и отправится к древнему сооружению, очень похожему сверху на маску со слепыми глазами — маску с праздника Хэллоуин в земном городе Бостоне.
И лишь когда командир Эдвард Маклайн с орбиты самым категоричным образом приказал прекратить работы и устраиваться на отдых, участники Первой марсианской разогнули натруженные спины. Небо было уже не розово-желтым, а темно-лиловым, в нем сверкали Фобос и Деймос и скромная точка «Арго», а еще — мириады звезд, до которых никогда не суждено дотянуться человечеству. Да и зачем?.. Звезды были далеко, и с их, звездной, точки зрения, перелет с Земли на Марс — миллионы и миллионы километров! — был даже не шагом, не шажком, а так — чуть ли не ходьбой на месте в собственном доме...
В «консервную банку» возвращались, еле волоча ноги от усталости, — не помогала и пониженная сила тяжести, а с пустотой в желудках не смогли справиться даже хваленые энергетические батончики «Хуа!»» разработанные учеными из институтов и лабораторий Пентагона. Такой батончик был создан еще в девяностых годах как часть так называемого «рациона первого удара», призванного обеспечить высокую физическую и умственную работоспособность солдат и их хорошее самочувствие во время напряженных боевых операций. «Хуа!» — это отклик солдат, сокращение от «слышу, понял, признал»... Позади остались выемка, Уже полностью скрывшая оставленный в ней Леопольдом Каталински экскаватор, и высокий конус перемещенного с помощью транспортера грунта. В это время суток тут должен был царить как минимум семидесятиградусный холод, однако датчик показывал устойчивый плюс... И это продолжало оставаться необъяснимым. Впору было задуматься о вмешательстве каких-то сверхъестественных сил, но Алекс Батлер не верил в сверхъестественное, твердо усвоив древний тезис о том, что чудо — это явление, происходящее в соответствии с пока неизвестными нам законами природы. А где-то на уровне подсознания затаилась у него мысль о том, что эта невероятная аномалия, которая не лезла ни в какие ворота, каким-то образом связана с объектами Сидонии. Точнее, с одним из них — с Марсианским Сфинксом...
Когда до модуля оставалось десятка три шагов, Флоренс, шедшая первой и освещавшая путь фонарем на шлеме, вдруг остановилась и, подняв лицо к чужому небу, медленно, вполголоса, продекламировала:
Ни ненависти, ни любви
В пустых глазницах ночи,
Минервы мраморной укор:
Невидящие очи...
— Ну и дела, — пробурчал, чуть не наткнувшись ва нее, Леопольд Каталински. — Нанотехнологи, оказывается, временами сочиняют стихи.
— Да нет, это что-то знакомое, — возразил Алекс Батлер — Кто-то из старых, да, Фло?
Флоренс повернулась к нему:
— Не таких уж и старых. Это Роберт Фрост.
— Нанотехнологи, оказывается, временами читают Фроста, — вновь вставил Каталински. — Или ты из литературоведов в нанотехнологи подалась?
— Я, Лео, не на одних триллерах выросла и не только в телевизор пялилась, а еще и книжки читала. За старшей сестрой тянулась, она у меня умничка. Стараюсь, понимаешь ли, не быть узким специалистом.
