Серебряный прямоугольник медленно приближался, и было уже видно, что это ворота, огромные закрытые ворота, к которым вели несколько широких каменных ступеней, выраставших из грунта, — когда-то эта лестница поднималась высоко вверх, но за долгие века песчаные бури сделали свое дело, засыпая исполинское существо, и теперь ворота оказались совсем близко к поверхности увядшей планеты. Вчера он не видел здесь ни ворот, ни ступеней, не было такого входа и на схеме командира — но Леопольд Каталински совершенно не думал об этом. Никаких вопросов у него не возникало, и он брел как во сне, спокойно глядя в пространство перед собой.
«Город: хаотическое нагромождение розовых глыб, уснувших на песчаном косогоре, несколько поваленных колонн, заброшенное святилище, а дальше — опять песок, песок, миля за милей... Белая пустыня вокруг канала, голубая пустыня над ним...»
Эти слова вдруг зазвучали в голове Леопольда Кавалински. Он вспомнил свое ночное пробуждение — и отрешенно улыбнулся. И имя творца этих слов он тоже вспомнил — это имя называла тогда Флоренс; она с книгой в руках сидела в кресле напротив командира, был перерыв между занятиями, Алекс Батлер что-то жевал, Свена увезли возиться с «консервной банкой», а он, Леопольд Каталински, просто лежал на диване и невольно слушал нанотехнолога... Брэдбери. Старый сказочник, придумавший совершенно нереальную страну под названием «Марс». Страна Оз в небесах...
Сфинкс закрыл собой полнеба. Леопольд Каталински медленно поднялся по полустертым ступеням, продолжая чему-то улыбаться. И остановился на верхней площадке возле двустворчатых высоких ворот с массивными дугообразными бронзовыми ручками. Их серебряная поверхность слепила глаза. Сбоку от ворот, из покрытой разводами мелких извилистых трещин бугристой стены (или бока марсианского существа), торчал на высоте чуть больше человеческого роста длинный стержень из темного металла толщиной с руку.
«Похоже на рычаг. — Инженер осторожно прикоснулся к стержню. — Дерни за веревочку — дверь и откроется?..»
Он обхватил стержень ладонями и, поджав ноги, повис на нем всем своим весом, как гимнаст на перекладине. Стержень не сдвинулся с места.
Но Леопольд Каталински не собирался отступать — он был уверен в успехе. То отталкиваясь подошвами от каменной площадки, то повисая на рычаге, он упорно старался раскачать его, вновь заставить работать древний механизм.
И наконец у него получилось.
Рычаг со скрежетом опустился, заставив взмокшего от усилий инженера упасть на колени, что-то защелкало, зажужжало, словно невесть откуда налетел вдруг рой рассерженных пчел, — и высокие серебряные двери с громким шорохом подались назад, открываясь, откатываясь с поворотом на невидимых колесах по дугообразным колеям, выдолбленным в каменном полу. Утренний свет жадно устремился в застоявшуюся, спрессованную столетиями темноту» размягчил ее — и почти сразу захлебнулся в ней.
Но ему на помощь тут же пришел луч фонаря.
Поводя фонарем из стороны в сторону, астронавт без колебаний шагнул внутрь, и лицо его было совершенно спокойно и даже безмятежно — словно не раз и не два доводилось ему бывать за этими серебряными воротами. Перед ним простиралось пустое пространство, огромный пустой зал с высокими сводами — и дальние стены, и потолок терялись в темноте. Гладкая каменная поверхность под ногами была покрыта пылью, и шаги получались неслышными, как по первому мягкому снегу. Леопольд Каталински обернулся. За открытыми воротами распростерлась бурая равнина, вдали застыл посадочный модуль, похожий на какое-то диковинное насекомое, приготовившееся к прыжку сквозь небеса, — и это летательное устройство почему-то показалось инженеру странным и нелепым, из разряда предметов и явлений, находящихся по другую сторону, за чертой...
Некоторое время он стоял, равнодушно глядя на Модуль, а потом повернулся к молча и терпеливо ждущей его темноте. И вновь услышал...
«Столбики солнечных часов лежали, поваленные, на белой гальке. Птицы, парившие когда-то в воздухе, теперь летели в древних небесах песка и камней, их песни смолкли. По дну умерших морей широкими реками струилась пыль, и, когда ветер приказывал ей вновь воссоздать древнюю трагедию потопа, она вытекала из чаши моря и затопляла землю. Города, как мозаикой, были выложены молчанием, временем остановленным и сохраненным, резервуарами и фонтанами памяти и тишины.
Марс был мертв...»
И опять тихие слова не приходили извне, а словно бы рождались у него в голове. Секундная тишина — и шелестящие обрывки фраз, вырвавшись из сознания наружу, во внешний мир, начали осыпать застывшего астронавта, словно большие снежинки, словно хлопья черного пепла сгоревших времен, словно увядшие листья с деревьев вчерашнего дня.
«...под двумя холодными марсианскими лунами...» «...на окраину дремлющего мертвого города...» «...люди с серебристыми лицами, с голубыми звездами вместо глаз...»
«...ветер свистит над ложем мертвого моря...» «...глазами цвета расплавленного золота глядел марсианин...»
«...в доме с хрустальными колоннами...» «...были разбросаны виллы марсиан...» «...растворяясь в тени между голубыми холмами...» И вновь:
«Марс был мертв... Был мертв... Мертв...» Сказки о Марсе. Марсианские сказки... Леопольд Каталински почувствовал, что словно бы раздваивается. Он ощущал себя сразу двумя людьми, и эти люди вели беседу, ничуть не напуганные и не удивленные происходящим. Просто вели беседу.
«Что это было? — спросил один. — Это ведь никакая не запись. Откуда здесь взяться записи?»
«Если это даже и запись, то уж точно не наша», — ответил другой.
«А чья? Ты думаешь, это запись марсиан? На нашем языке?»
«Это извлечено из нашей с тобой памяти, Лео. Извлечено и воспроизведено... То, что читала командиру Флоренс...»
«Но почему именно Брэдбери? Вообще — зачем?»
«Может быть, потому, что он прекрасно писал о Марсе, о сказочном Марсе. Кто знает, а вдруг он — потомок марсиан... Может быть, мы все — потомки марсиан... А вот зачем? Предположим, дело тут во взаимодействии двух ноосфер — Земли и Марса. Марсиане исчезли, вымерли, погибли — а ноосфера осталась. И как-то сообщается с нашей земной, что-то оттуда извлекает. И вот теперь демонстрирует...»
«Может быть... Все может быть...»
Рассуждения одного из собеседников очень напоминали манеру ареолога Алекса Батлера.
Леопольд Каталински вновь направил луч фонаря в темноту и медленно двинулся в глубь огромного зала. Он сделал десятка три шагов — и вдали проступило какое-то смутное светлое пятно. Переложив фонарь из руки в руку, он, сам не зная почему, ускорил шаги. По сторонам он больше не глядел и не оборачивался на видневшуюся в проеме ржавую равнину с нелепым летательным устройством; он глядел только вперед, на это светлое пятно, словно слышал дивное пение неведомых марсианских дев-сирен, словно притягивал его невидимый мощный магнит...
И вновь возник шелест-шепот, вновь из ниоткуда рождались слова — он совершенно не помнил, слышал ли их когда-нибудь ранее, — и проникали повсюду, заполняя собой тишину, и шуршали, шуршали, шуршали...
