Впрочем, среди новых ратников уже пошел слушок, что в отряде с ними есть чародей, что может разогнать своим колдовством ватагу разбойников, ночью путь освещать, да порчу на врага наводить. Потому механик пока еще надеялся на свой имидж и собирался всячески его поддерживать, только вот как именно пока не придумал. Рассчитывал, что жизнь подскажет. А пока сидел у борта, размышлял о своей судьбе и о грядущих делах.
Как подумал Забубенный насчет своего имиджа, то припомнилась ему вдруг пи-ар-кампания самого Чингисхана, вычитанная все из того же учебника истории. А Забубенный историю читать любил. Был Чингисхан предводителем тех самых предполагаемых монголов, на перехват которых спешили сейчас ладьи черниговского воеводы. Собственно поначалу то был обычный воин захУдачного рода и звался он просто Темучином. Но, потом пробудился в нем талант полководца и непомерная жестокость, ибо только так он думал держать людей в повиновении. Едва успел Темучин объединить несколько основных родов из своего кочевого племени, как возник мятеж. Пришлось ему мятеж подавить, а виновников главных не долго думая сварить в семидесяти котлах. Знатный получился суп, после которого желающих восставать против Темучина поубавилось.
Тогда собрал он всех подчинившихся ханов на берегу реки, для того чтобы провести обряд торжественный. Пил с ними воду из реки и клялся делить с ними до конца дней все сладкое и горькое в жизни. Но презентацию нового хана не удалось завершить полюбовно. Один из ханов подчинившихся было, опять восстал, то был хан кераитов. Тогда Темучин убил его, отрезал голову и велел череп хана кераитского оковать серебром. Такой он был любитель драгоценностей. С тех пор череп этот знаменитый считался в татаро-монголии памятником темучинова гнева.
Понятное дело, после этого все оставшиеся в живых ханы добровольно и без принуждения власть Темучина признали. Но, кое-кто еще роптал. И тогда, в самое нужное время, откуда не возьмись, явился пророк-пустынник, который возвестил о том, что Бог отдает Темучину всю землю от края до края во владение, и что владетель сей должен отныне именоваться Чингисханом, или Великим Ханом. Узнав об этом, народы окрестные призадумались. Забурлила борьба предвыборная. А пророк-пустынник, чтобы отбить сомнения у электората, разнес эту весть по всем окрестным и дальним странам, телевизоров ведь тогда еще не было. И когда идея овладела массами, Чингисхану подчинились для начала народы Сибири, уйгуры Малой Бухарии и царь Тибета. Осмелев, Чингисхан, до того плативший дань ниучам — северным китайцам — торжественно отрекся платить им дань, напал на Китай и в тысяча двести пятнадцатом году захватил Пекин. Ну а дальше больше, замахнулся ведь на всю землю, обещания предвыборные давал, — значить надо ее завоевать. И понеслось…Правда, как и куда Забубенный не дочитал, лень стало, да и выздоровел он тогда, новые развлечения появились, вот и перестал читать. Хотя теперь сильно жалел об этом. Провалы в памяти любознательного историка сильно мешали ему в новой жизни. А знания по истории ему сейчас ой как пригодились бы.
Ладья, поймав ветром парус, лихо рассекала волны. Правил ей единственный лысый детина со страшной рожей, без одного уха, а во втором у него была продета серьга. Это был местный кормчий, который знал все окрестные мели от самого впадения Сулы в Днепр и далее к Понту Эвксинскому, как его греки называли, или морю Черному, Русскому, каким его считали все народы прибрежные с этой стороны. За это кормчего и помиловал Мстислав Чернявый, как сказал механику Данила, и велел на службу взять. А мужик тот был сам из разбойников, что переметнулся в служилые люди от Васьки Косого, того самого, что ночью на них напал. Звали его Христич, и был он раньше речным разбойником. Григорию показалось забавным, что кораблем управляет амнистированный пират у которого, судя по физиономии, в родне были греки или мавры. Но для данного предприятия такая кандидатура подходила как нельзя лучше.
Караван из четырех ладей шел ходко. Речка Сула была не шибко широкой, но довольно быстрой. То и дело то с одной, то с другой стороны мелькали займища да починки малые, оставаясь позади. Почти все они скрывались под пологом леса. Места были малонаселенные. Мегаполисов, типа Чернигова, не встречалось. Любознательный механик, у которого уже начал просыпаться интерес к местной жизни, выспросил Данилу и узнал, что плывут они сейчас уже сквозь земли княжества соседнего Переяславского. Сквозь самую его середину, где только по рекам и можно передвигаться, вся остальная земля в лесу тонет.
— Город князя местного, Переславль, справа останется, если смотреть на Киев, то в той же стороне, — рассказывал словоохотливый Данила, даже обрадовавшись, что есть случай языком почесать. Путь не близкий, все время быстрее пойдет.
— Ну, а мы куда ж плывем? — уточнил Забубенный.
— Известно куда, — не задержался с ответом Данила, — прямо до Днепра, к вечеру аккурат будем. Думаю, заночуем на подходе. Ну, а там, как речка Сула в широкий Днепр вольется, и мы с ней на утро выйдем на главную дорогу. И понесет нас вперед большая вода. А куда, про то и мне не ведомо. По то только воеводе положено знать. Ну, а раз князь нас без роздыху из Чернигова отправил, знать важное дело, да жаркое назревает.
— Ну да, — кивнул Забубенный, вспоминая про наказ Путяты, — видать, так оно и будет.
К вечеру, как и предрекал многоопытный Данила, караван встал на ночлег неподалеку от впадения Сулы в Днепр. Встали на подходе, в местечке пустынном, ибо дальше места людьми обжитые начинались, а Путята не хотел лишних расспросов. Хоть находились еще и в русских землях, но у каждого князя повсюду имеются свои глаза да уши. Да каждый из них понимает жизнь на свой лад. А потому лишний раз сверкать на глазах у людей не следовало. Караван не малый. Все равно заметят и донесут. Но уж лучше попозже. Чтоб донести не успели до сроку. Мстиславу Черниговскому сильно время дорого. Так думал воевода в тот вечер. Расставив обычные дозоры, да велев спать всем ратникам, подозвал Путята к себе Еремея с Кузьмой, двух других начальников над отрядами, чтоб держать совет.
Сели начальники у костра, оружье отстегнули, да отужинали. За вечерней трапезой рассказал им воевода о цели пути ихнего, ибо раньше и словом не обмолвился, только изъявил княжескую волю. Да и то не всю правду рассказал, а лишь о том, что посылает их князь на границу русских земель разузнать да разнюхать, что там твориться. Слухи кой-какие проверить. Более ничего не сказал. Да только Еремей с Кузьмой сами калачи тертые. Смекнули что к чему. Знали уже, что появилися там люди неизвестные, да начали зло творить половцам. Слухом земля полнится, а по земле черниговской слухи те давно гуляли уж и почти все про то слышали, да только никто тех людей не видал никогда. Только по рассказам половцев пришлых о них и узнали. А потому Еремей с Кузьмой и без подсказок поняли, куда и зачем их Мстислав посылает, да только вид сделали, что оно им не ведомо. Им все одно было куда плыть, лишь бы дело было лихое, да куражное, а оно такое и выходило. Ну, а сам Путята мысленно их похвалил за смекалку, да вслух ничего не сказал. Решил потом замолвить словечко перед Мстиславом.
На утро следующего дня, едва солнце в небо отправилось, вышел караван к месту впадения Сулы в Днепр и с темной водой лесной речки влился широкие в воды Днепра, добавив им жизни. Напротив, на высоком холме, по крутому левому берегу, в том месте стояла деревня, а в ней обретался небольшой отряд ратников переяславского князя. А на другом берегу Днепра, пологом, стоял в деревеньке дозор людей киевского князя, коего тоже Мстиславом прозывали. Ибо в месте этом соприкасались по реке киевские и переяславские земли. То Путята знал, конечно.
