На утро его разбудили звуки рано просыпавшегося монгольского лагеря. Забубенный не открывая глаз, потрогал себя, — шерсти не было, псиной не пахло. Значит, сам ни в кого не превращался. Пошарил руками по ковру, — никаких призраков. Ни горячих, ни холодных. Открыл глаза, — никого. Если и была этой ночью у него призрачная женщина, то, уходя она ничего не забыла из своей сложной одежды. Григорий снова разочарованно пошарил по ковру, — может, хоть сережку обронила. Ничего.
Тогда Забубенный попытался припомнить события этой ночи, но кроме ощущения всепроникающего жара ничего не оставалось: ни лица, ни фигуры, ни голоса. Он даже засомневался, а было ли вообще что-то. Но мужские ощущения не давали себя обмануть, — было. И еще как.
Но утро только начиналось. Скоро явился нукер с неожиданным приказом от Субурхана, — выступать обратно степи Закавказья, не дожидаясь окончания празднеств. На дворе стояла зима. Вот уж этого Забубенный от монгольского начальника никак не ожидал. Полгода тащиться к черту на куличики в орду, погостить там недельку и полгода идти обратно, — на это были способны только монголы. Но себе Григорий мог признаться, съездил он не зря. У него возникло странно ощущение, что он уже принял участие в судьбе монголов, независимо от их будущих действий. Ведь сколько они ни бились, а, в конце концов, стали частью Руси. А для этого должно было быть какое-то предопределение, невидимое глазу.
Собираясь в дорогу, Забубенный в задумчивости бродил по монгольской кочевой столице, топча снег теплыми пимами из оленьей шерсти, — старт, почему-то был назначен на полдень, а не на рассвете, как обычно. А до полудня еще было время, собирать механику было особенно нечего, — чертежей новой башни ему чжурчжени не дали, да он особенно и не просил. Сказали, сделаешь так и так, Забубенный кивнул «сделаю». А Субурхану соврал, что все дали. Башня будет круче прежней в два раза. Опыта ему было не занимать даже у чжурчженей, воровавших свои идеи у заезжих или пленных европейских инженеров.
Прохаживаясь по лагерю, где на него с интересом взирали проезжавшие мимо воины, Забубенный случайно набрел на какой-то хозяйственный двор. Перед юртой лежали тела нескольких забитых оленей, над которыми колдовал местный мясник или скорняк, отделявший тушу от кожи. Увидев оленя, Забубенный не удивился, по местным меркам Сибирь была рядом, видимо и снабжение зимой было налажено неплохо. Глядя на тушу, Григорий уже знал, что ни окорок, ни филей, ни кости, ни рога, ни копыта, не пропадут. Все пойдет в дело. Рядом горел костер, на котором монгол грел окровавленные руки, то и дело, замерзавшие от свежевания на морозе. Рядом сидел его сынишка, игравший с вырезанными из туш пузырями. Он надувал их сам, как жвачку, а иногда держал над костром, так что те начинали надуваться, устремляясь вверх, но лопались, поскольку не было у них нужного каркаса, а воздух был слишком горяч. «А ведь так можно и воздушный шар изготовить, — подумал вдруг механик, и мысль о побеге на Русь снова возникла в его буйной голове, — надо только нужные материалы раздобыть, да все изготовить в нужной пропорции. Все дело в пропорции».
Об этом он и думал всю дорогу домой, пока те же три тысячи всадников Субурхана преодолевали заснеженные степи, обходили будущий Байкал, переплывали будущий Иртыш, миновали Аральское и Каспийское моря, и немного захватив Уральские горы, снова вышли на Волгу и углубились в лежавшие вдоль нее степи.
«Я эти степи в телевизоре видал», — ворчал себе под нос Забубенный, пятая точка которого уже задубела от постоянных конных путешествий. Он никак не одобрял такие путешествия монголов, — полгода туда — неделя там — полгода обратно. Нет, чтобы остановиться, на берегу на одного из многочисленных озер или даже морей, что попадались на пути. Позагорать недельку, отдохнуть. Ведь и погода была хорошая. Нет, надо, видите ли, им обратно, бить половцев.
Шли так долго, что зима успела закончиться, а когда отряд Субурхана вернулся на стоянку в половецкие степи, то уже шел месяц май нового года. За время похода Григорий оброс бородой, заматерел и почти перестал мыться, как настоящий монгол. Тело его стало поджарым и мускулистым, жирок на боках от постоянных физических упражнений на воздухе, сам собою испарился. Так что чувствовал он себя вполне нормально, никто его особенно не ожидал, а за время путешествия он стал как бы тенью Субурхана, возможного наследника престола в орде, но это его почему-то не радовало. Оказавшись снова в половецких степях, Григорию неудержимо захотелось на родину. Ностальгия, молчавшая в отдаленных краях монгольского улуса, вдруг возникла снова и мгновенно замучила.
Забубенный увидел за прошедший год много нового. А вот здесь, на месте стоянки лагеря Тобчи, словно ничего и не произошло. Как тот доложил прибывшему Субурхану: венграм всыпали по первое число, отогнав почти всех за Дунай, сходили в Крым, пожгли местных жителей, один раз ходили в Тмутаракань, но там отбились. С ближайших гор приходили обиженные грузины отомстить за металл. Но Тобчи отрядил Джэбека, и тот снова загнал их в горы и отобрал остатки запасов, чтобы не повадно было спускаться на равнину. А в остальном, все шло как обычно. Можно было продолжать поход на Запад.
Вот только, Тобчи по старой привычке покосился на Забубенного и добавил, что снова стали появляться разведчики на половецкой границе со стороны Руси. Племена, обитающие там, явно что-то затевали. По данным монгольской разведки уже несколько месяцев к широкой реке, что местные зовут Днепром, стекаются многочисленные войска русичей. Следовало убедиться в их намерениях. И еще, Тобчи случайно перехватил в Крыму гонца от византийских императоров к киевскому князю, что вез известие о караване с оружием и «греческим огнем». Караван уже вышел из Константинополя и плыл в Киев. Через пять дней он должен был проходить пороги в том самом месте, где Буратай год назад разграбил азиатский караван. Тобчи считал, что греки идут на помощь к русичам, а те хотят нанести удар по монголам. Этого нельзя было допустить.
Субурхан согласился со своим хитрым военачальником. Тобчи знал толк в международной политике.
— Караван остановить и обезоружить. При сопротивлении, сжечь, — приказал Субурхан, — но лучше захватить все оружие. Оно нам скоро пригодиться.
— Можно и мне с ними? — попросился Григорий, — переводчиком. Плоскиня же греческого не знает. А я знаю. Так от меня хоть польза будет. Все равно в лагере делать нечего, пока дров и смолы на новые башни не насобирают. Верно ведь?
В дополнение к своей просьбе Забубенный произнес по-японски, в надежде, что греческого никто из военачальников не знает.
— Ич-ни-сан-ши-гоу-рок-сыч-хач-кю-дзю! Оригатога-зеймаста! — и добавил, увидев удивление в глазах монголов, — хантай, хаджимэ, мокусо.
Субурхан переглянулся с Тобчи и коротко кивнул. На утро отряд все того же темника Буратая с Кара-чулмусом в качестве переводчика снова ускакал в сторону Днепра.
Глава двадцать вторая
«Побег к Зарубу»
Ох, и холодна же была днепровская водица. Прошив поверхность, словно кумулятивный снаряд, механик мгновенно ушел на глубину, возблагодарив Бога за то, что здесь под мысом не было мелководья. Однако, внизу оказалось еще холоднее, и он пулей вылетел обратно на поверхность. Рядом вошли в воду две стрелы.
