— Он не забыл, как афиняне разбили его при Марафонском сражении, — напомнил Леонид, шагавший рядом с сосредоточенным видом, — вот и отомстил. Ведь он шел сюда прежде всего за этим.
— Он получил, что хотел, — проговорил Тарас, взбивая своими сандалиями кучи пепла на мостовой, — но тут же потерял. Вероятно, сейчас он злится еще больше.
— Поговорим о персах после, — закрыл вопрос Леонид, — сейчас у нас здесь есть более важное дело.
Не встречая на пути никакого сопротивления, кроме патруля у разрушенных ворот из двух дюжин гоплитов, командир которого, хоть и смерил их напряженным взглядом, все же не посмел преградить дорогу союзникам во главе с самим царем, спартанцы проследовали почти до самого Акрополя. Там, по словам информаторов Леонида, находился сам Фемистокл со своими приближенными полемархами и теми солдатами, что остались в живых после многодневного сражения за город.
По пути Тарас, впервые попавший сюда, рассматривал полуразрушенные и обгорелые здания библиотек, театров, святых источников, поваленные статуи богов с отбитыми руками и головами возле храмов и всевозможных галерей. Город казался огромным, и оттого повсеместные разрушения выглядели еще более ужасными.
«Да, после того, что натворили здесь персы, войдя в город, — поймал себя на мысли Тарас, не до конца посвященный Леонидом в его план, но хорошо понимавший, на чем хочет сыграть его царь, — любой афинянин сам убьет Фемистокла, если только узнает, что тот готов был продать их Ксерксу ради власти. Не нужно будет и руки марать, хотя уверен, Леонид сам предпочтет наказать предателя».
Когда они вышли на площадь, что находилась на нижнем уровне храмового комплекса, даже у много повидавшего за последние дни Тараса замерло сердце. Акрополь, главная святыня жителей Афин, лежал в руинах. Обгорелые колонны, почти черные от сажи, там, где обвалилась массивная крыша, подпирали небо своими обломанными телами.
У подножия расположились человек двести гоплитов. Часть из них сидели, другие стояли, но по всему было видно, что им объявлен отдых. В тридцати шагах, у чудом уцелевшего источника, находился сам афинский стратег, окруженный четырьмя полемархами, и о чем-то беседовал с ними. Фемистокл был без доспехов, облаченный лишь в богато расшитый гиматий, который носили верховные гражданские чиновники.
Увидев входящих на площадь спартанцев в алых плащах, афинские гоплиты повскакали со своих мест, но это не испугало Леонида. За его спиной находился отряд почти в тысячу человек, не говоря уже об армии, занявшей все подступы к городу. Это было сделано молниеносно, сегодня утром, и Фемистокл еще не знал об этом. А те двести человек, что находились рядом с ним, были сильно измождены и не смогли бы оказать серьезного сопротивления, дойди до драки.
— Ты привел своих солдат вовремя, — поприветствовал его афинский стратег, делая шаг навстречу и жестом успокаивая своих бойцов, — нам как раз потребуется помощь. Мои люди измотаны.
— Я не помогаю предателям, — громко заявил Леонид, останавливаясь напротив Фемистокла и скрестив руки на груди, — особенно грекам, способным отдать персам даже свой город в обмен на власть над всеми остальными греками. И я пришел покарать его.
По лицу Фемистокла пробежала нервная судорога. Он все понял, но еще сохранял важный вид.
— О чем ты говоришь, Леонид? — воскликнул один из полемархов, затянутых в дорогие доспехи, шагнув вперед и закрывая собой Фемистокла. Это был Агенор.
Леонид сделал движение рукой, и Тарас, находившийся рядом, в первое мгновение подумал, что тот сейчас выхватит меч и убьет полемарха. Но ошибся. Царь был не только скор на расправу, но и хитер, а иной не смог бы стать политиком в Спарте. Ему сейчас нужны были зрители, оправдающие все его действия. Двести афинских гоплитов и остальные полемархи не сводили глаз с его руки. И потому он всего лишь вынул табличку и протянул письмо стоявшему перед ним.
— Ты доблестный воин, Агенор, все знают об этом, — громко сказал царь Спарты, обращаясь ко всем, кто собрался на площади, — прочти это и реши сам, чего достоин написавший это письмо. Его перехватили мои слуги накануне морского сражения у Саламина, когда персы уже жгли ваш город.
Агенор медленно взял табличку, оглянулся на бледного как смерть Фемистокла, который, словно примирившись с судьбой, стоял недвижимо, не предпринимая ничего в свою защиту, и пробежал ее глазами. Когда он закончил читать, лицо его исказила гримаса ненависти, а руки задрожали.
В гневе Агенор выхватил меч, блеснувший на солнце, и, обернувшись к Фемистоклу, крикнул:
— В этом бою погиб мой любимый сын. Во время бегства из Афин персы захватили его мать, сделав рабыней. А ты, Фемистокл, посмел предлагать их царю свою дружбу в обмен на наши жизни?!!! Так умри же, собака!
И прежде чем кто-либо смог что-то понять, Агенор вонзил меч в живот Фемистоклу и, отшатнувшись, отскочил в сторону. Афинский стратег упал на колени перед Леонидом, зажимая рукой рану, из которой ручьем лилась кровь, и, прошептав: «Ненавижу тебя, спартанец», мгновенно умер.
— Предатель наказан, — громко возвестил Леонид, с наслаждением посмотрев на поверженного врага, — и боги довольны! — А помолчав немного, добавил: — Теперь этот город мой! Вы можете выбирать — служить мне или умереть.
На этот раз афинские гоплиты, все как один, схватились за оружие, поняв, что даже измена Фемистокла не сделает их друзьями.
— Ваш выбор ясен, — проговорил Леонид, вскинув руку вверх, — убить их!
И, подавая пример, пронзил копьем Агенора, исполнившего свою роль.
Свежие и отдохнувшие спартиаты быстро перебили уставших афинских гоплитов, и все было кончено буквально за двадцать минут. А когда в город вошла армия, добивая всех, кто встречался ей на пути, Леонид уже закончил осматривать свои новые владения.
— Теперь ничто не остановит меня, — заявил он Тарасу, когда они вместе смотрели на далекое море с одного из афинских холмов, — вскоре мы вернемся в Спарту, и участь Фемистокла постигнет этих глупых эфоров, возомнивших, что могут управлять царями. Не знаю почему, но эти мысли укрепились во мне после знакомства с тобой, Гисандр. Поэтому после нашей победы я сделаю тебя полемархом и назначу гармостом
[17]
какой-нибудь области.
— Благодарю, великий царь, — не удержался от поклона ошеломленный Тарас, и не подозревавший, что виноват во всем этом, — ведь я уже стал навархом.
Пока они были заняты созерцанием отдаленного берега моря, к ним приблизился посыльный. Это был разведчик, отправленный еще накануне к стану персов.
— Мой царь, — сообщил он, приблизившись, — Ксеркс погрузился на корабли и отплыл к берегам Фессалии. А здесь оставил Мардония командовать армией.
— Ксеркс отступает, — усмехнулся царь спартанцев, — боится быть со мною рядом. Это хороший знак.
