Поразмыслив над этим ранее не виденным делом и заметив, как легковооруженные пехотинцы во время построения противника горстями разбрасывали у этих странных заграждений какие-то блестевшие на солнце металлические шипы, Федор решил, что Агелай таким образом пытается прикрыть свой центр от атаки слонов. А когда этолийцы на его глазах установили еще штук двадцать «противотанковых ежей» — иначе он не мог называть эти переплетенные между собой куски заостренной и торчащей в разные стороны проволоки, — все сомнения у него отпали. Пехоту такими ежами было не остановить, хотя урон тоже нанести можно, а вот огромным животным, защищенным только на уровне головы и боков панцирем, натянутая проволока своими шипами могла рассечь ноги. Если же слон падал на этом «минном поле», как тут же окрестил его Федор, то мог проколоть или разорвать себе не только ноги, но и все внутренности.
Впрочем, слоны перед битвой были облачены в собственные доспехи — специальный панцирь из кожи и металлических пластин укрывал теперь все бока, зад и даже почти весь хобот огромного животного. На его массивном лбу был прикреплен удлиненный изогнутый щиток, защищавший лоб слона до самых ушей от прямого удара копьем или камнем. Для глаз оставались специальные отверстия. Бивни были окованы медными кольцами и даже заточены. Ни дать ни взять настоящий античный танк, способный топтать и давить живую силу противника. И все же ноги оставались его самым уязвимым местом. Похоже, на то и был сделан расчет теми хитроумными инженерами, кто додумался изготовить все эти приспособления.
— Ох уж мне эти чертовы греки, — все же с некоторым уважением пробормотал Федор, — чего только не придумают. И как только наши инженеры до этого еще не додумались. Надо будет после битвы рассмотреть поближе все эти шипы.
Он едва успел послать ординарца за инженером из обоза и, указав ему на заграждения, отдать такой приказ, как на правом фланге раздался звук труб. Потом боевой клич и поднялась целая волна криков, прокатившись по всей македонской армии. Приподнявшись в седле, чтобы видеть лучше, Федор заметил движение тяжеловооруженной конницы на правом фланге македонской армии. Обогнув собственную фалангу, царь Филипп, в искусно сделанных доспехах и шлеме с белым плюмажем, сам повел в атаку конницу, лавиной устремившуюся за ним. Его панцирь сверкал в лучах солнца, как зеркало. Да и остальные катафрактарии не уступали царю пышностью своего вооружения. Никаких перестрелок или выпадов со стороны легкой пехоты и пращников, обычно предшествовавших большому сражению, на этот раз не было.
— Ну наконец-то! — радостно выдохнул Чайка, и, обернувшись к находившемуся подле него Кумаху и нескольким ординарцам, добавил, — началось!
Атака македонской армии была мощной. На правом крыле никаких заграждений, похоже, не было, и фалангу Агелая отделяла от противника только малочисленная конница. Те самые четыреста человек уцелевшие до этого дня. Тем не менее, это тоже были тяжеловооруженные всадники, и они встретили отважно превосходящие силы македонской конницы.
Филипп с ходу врубился в порядки этолийцев, опрокинув несколько первых шеренг, и сражение завязалось. Треск ломаемых о панцири копий вскоре перешел в непрерывный звон мечей. Драка была жестокой, и македонцы наседали по всей длине левого фланга противника, стремясь пробить брешь в глухой обороне, занятой этолийцами. Однако этолийцы первый удар выдержали, и вскоре сражение перешло в схватки между отдельными воинами, более привычные не любившим дисциплину грекам.
— Ты смотри, что творят подданные Филиппа, — проговорил Федор, наблюдая за схваткой, — молодцы, этак мы быстро разберемся с этолийцами.
Его слова относились к отчаянным попыткам сходу прорвать оборону и уничтожить последнюю конницу союза, не считаясь с собственными потерями. Македонцы размахивали мечами направо и налево, срубая головы своих противников, выбивая щиты и отсекая конечности. Кровь брызгала во все стоны. Но и этолийцы оказались не последними бойцами. Умело отбиваясь, они лишили щитов и выбили из седла уже не один десяток македонских солдат. Дрались, правда, только первые шеренги двух конных соединений, что лишало македонцев возможности использовать численное превосходство. Царь это быстро понял, и однажды Федору показалось, что часть его всадников попыталась обойти этолийцев по самому краю вдоль подножия холма. Но этот маневр не прошел, — Чайка так и не понял, почему. С того места, что он занимал на вершине своего холма, этого было не разглядеть за огромной массой коней и тел воинов, схватившихся в ожесточенной битве.
Впрочем, первое конное сражение скоро завершилось. Под не прекращавшимся натиском этолийцы все ближе отодвигались к своей пехоте и наконец побежали, показав противнику тыл. Быстро оставив свои позиции, остатки этолийской конницы просочились сквозь открывшиеся проходы в пехотных частях.
А перед пехотинцами неожиданно обнаружились метательные орудия, встретившие македонских всадников волной дротиков и ядер. Этого Филипп явно не ожидал. Волна уничтожающего огня накрыла бойцов, бесславно лишая жизни лучших из лучших. Ядра врезались в толпу обезумевших всадников, отрывая головы, руки и ноги, калеча лошадей, превращая македонцев в кровавое месиво. Дротики, пущенные мощными торсионными механизмами, прошибали насквозь любые доспехи. Наступление забуксовало, испуганные кони метались в разные стороны вдоль строя метательных орудий противника, Филипп терял людей десятками. Его атака, казалось, захлебнулась, а самого предводителя македонцев Чайка уже давно не видел.
— Не убили бы царя, — озадачился Чайка, напряженно вглядываясь в расстроенные ряды лучшей македонской конницы, — тогда дело может дальше пойти не так гладко.
— Ничего, — ответил ему Кумах, тоже не отрывавший взгляда от этой бойни, — Филипп везучий, он уцелеет.
— Хотелось бы верить, — ответил Федор, поймав себя на странной мысли, что полевые метательные орудия хоть и не очень прицельно бьют, но против атакующей массы крайне эффективны.
Наконец македонцы справились с первым потрясением, и всадник с белым плюмажем вновь вынырнул из гущи сражения, показавшись своим солдатам.
— Жив наш Филипп, — обрадовался Чайка, — значит, еще не все потеряно… для македонцев.
Филипп, а это был он, в ярости бросился в атаку на ряды метательных орудий, увлекая за собой воинов. Несмотря на летевшие в него ядра и дротики, царь первым добрался до баллисты и раскроил голову одному из оказавшихся на его пути артиллеристов. А другого этолийца он рубанул мечом уже по спине, которую тот решил показать македонцам.
— При попытке к бегству, — заметил на это Федор, криво усмехнувшись.
Затем Филипп вновь пропал в гуще сражения, его закрыла от взгляда Федора лавина македонских всадников. Добравшись до артиллерии противника, одни македонцы в ярости крушили ее, а другие обрушились на фалангу этолийцев. Но из этой атаки уже ничего не получилось. Фаланга даже не дрогнула. Одна за другой несколько атак накатывалось на ощетинившуюся длинными копьями фалангу этолийцев, но перед ней лишь росло количество мертвых македонцев. И тогда Филипп принял решение отойти назад. Он вскинул руку с мечом и развернул своих воинов. Конная масса всадников, сверкая доспехами, устремилась за своим царем, пересекла поле и вскоре вновь оказалась на правом фланге, рядом со своими пехотинцами. Сам же Филипп, едва вернувшись к выстроенным войскам, отдал новый приказ.
