А через полчаса сидели мы с ним на берегу Днестра и оба горько плакали. Ведь оба мы, оба от ревности друг на друга накинулись!..
«Как же так, отец, – причитал Богдеско, – я ж своими глазами видел, как вы ее этого самого…»
«Нет. Это я тебя, отец-дьякон, я тебя с ней видывал. Вот ведьма какая дюжая попалась. Всю голову тебе, Витя, заморочила».
«А может, все-таки вам, отче?»
«Опять нарываешься?» – спрашиваю и насос гнутый поглаживаю.
«Да нет, батюшка, что ты… – отвечает. – Просто у меня-то и свидетели имеются. Вы говорите, что меня один видели. А я на ваши поиски всю братию поднял. Обнаружили мы вас, дождались, когда вы оба уснете, набросили на нее игуменскую мантию, в подвал снесли и заперли».
Тут уж я забеспокоился. Ведь действительно, выходит, скорее она меня одного, беднягу, околдовала, чем всю братию.
Купили мы в поселке гвозди, на сдачу по гвоздодеру прихватили и вернулись к обители.
Час изгнания был назначен на вечер, так, чтобы все успели прочесть молитвы на ограждение от злых духов. Помолившись напоследок, мы, как полагается, крестным ходом двинулись на борьбу с дьяволом. Первым шел послушник с распятием, далее двое с фонарями на высоких шестах, после двое с хоругвями, потом дьяконы, затем, в два ряда, мы, батюшки, и, наконец, за нами вся братия и благочестивые сельчане. Пели «Кресту Твоему поклоняемся» и двигались довольно медленно.
Вдруг я увидел, что несколько послушников, вооружившись непрестанной молитвою, несут на шестах, словно царский паланкин, клеть с нагою и растрепанной нашей ведьмой. Девушка металась по клетке, как дикий зверь пойманный, огрызалась и требовала, что бы мы, то есть конкретно я и дьякон Богдеско, ее выручали. Мы смущенно отводили глаза и делали вид, что не слышим ее.
Дойдя до монастырской слободы, все шествие погрузилось в огромный амбар, где в полумраке, средь клюющих рассыпанное зерно воронов, был уже установлен крест – не меньший, наверное, чем на Голгофе. Вспомнились мне тогда слова старца Зосимы, что, мол, беса нужно изгонять распятием… «Но ведь распятием как символом! – подумал я, в ужасе обливаясь потом. – А не натуральным распятием бедной девочки!» И тут как раз братья воспели Пассию и прямо под песнопения стали нашу отроковицу конкретно распинать. Все, как положено: сначала побивали ее, потом оплевали, наконец, подняли на крест и привязали к нему веревками.
Я ношусь вокруг них, кричу: «Прекратите! Это чудовищно!» Вдруг все расступились, встали в круг, и я один под крестом остался стоять в ужасе. А они молчат и смотрят на меня испытующе. Тут выходит вперед старец Зосима с подносом. А на подносе молоток с гвоздями. «Прибивай, – говорит, – коли бес над тобою еще не властвует». Попятился я и говорю: «Не буду, прибивать, отче. Сами прибивайте. А я не буду».
Засмеялся старик, а за ним и вся братия смехом залилась. Тут в голове у меня помутилось, чувствую, упаду сейчас. Подошел к кресту, обнял его, а у самого все перед глазами плывет. Как в бреду закрыл я очи и слышу гомон, слышу стук молотка и стоны, чувствую, как лицо мое слезами заливается… Потом я как в туман погрузился, а очнулся в холодном поту у себя в келье. Смотрю, а отроковица на мне ходуном ходит. Выгибается, стонет и перси свои небу показывает.
Слава тебе, Господи, думаю, распятие ее мне привиделось. А самому так хорошо-хорошо, будто в хмельном танце на буйном славянском празднике. Потом мы уснули и проспали до третьего часа дня. А проснувшись, я тайно похитил девочку, покинул с ней монастырь, а за тем и Молдавию.
На юге Италии я счастливо прожил с ней около года, скрываясь под чужим именем. А когда меня нашли, прислали официальное извещение о решении Священного синода лишить меня всех наград и самого священного сана.
Потом она оставила меня. Я стал пить и тосковать. После распада России я вернулся, но уже в имперскую ее часть, чтобы начать тут другую жизнь. Жизнь логопеда.
* * *
Доктор ненадолго замолчал, потом вздохнул и стукнул ладонями по подлокотникам кресла.
– Вот так я подпал под чары прекрасной отроковицы и лишился священного сана, а вместе с ним и судьбы своей, и семьи, которую с тех пор ни разу не видел. Ведь они всё еще где-то там, на той стороне, где-нибудь в Кривом Роге или уже в другом городе.
– Да, это печальная история, – сказал Даниил доктору, все еще сидевшему в кресле у кровати под тусклым торшером.
– А что же случилось с девушкой? – озабоченно спросила Машенька.
– Я не знаю. Она оставила мня, ничего не сказав, и я долгое время ничего о ней не слышал. Спустя пару лет, я, как набоковский герой, получил от нее короткое письмецо без обратного адреса. Из него было ясно, что она лишь использовала меня, чтобы убраться подальше от шахты с могильным названием Братская. А я любил ее, – мечтательно и грустно улыбаясь, помотал головой пожилой доктор, – любил безумно. Это, пожалуй, было самое большое чувство, что я испытывал к женщине за всю свою долгую жизнь. Ведь и я тогда был еще молод. Мне не было в те годы и сорока. Где она теперь, моя сероглазая ведьма?
Даня невольно покосился на Русалочку, в шелковой ночнушке лежащую на кровати. «Вот она, – подумал он, – где ж ей еще быть?.. Неужели до сих пор она продолжает наводить на мужские сердца свои колдовские чары? Или это все-таки не она?» Перехватив его взгляд, Блюмкин покачал головой:
– Нет, нет, не думаю. Но похожа чертовски… Чей, говоришь, Данечка, был саркофаг?
– Американский…
Дело шло уже к рассвету, и гости расползлись по докторской квартире. Машенька с Ванечкой, отвыкшие на орбите от постелей, завалились спать на ковре у тлеющего камина. Даниил уснул на диване, а доктор все сидел и сидел, с тоскою глядя на призрак своей безумной молодости. Она это или не она, как бы то ни было, но что-то в его душе пробудилось. Что-то, что казалось уснувшим навечно.
4
Над небом еще небо.
Китайская пословица
… Аркадий Эммануилович находился в имперском Екатеринбурге, но уже не как логопед, а как целый архиерей. Шла всенощная. Владыка Аркадий благословлял служителей и паству, стоя на кафедре, в белых ризах, с праздничными свечами в руках. Все хотят целовать ему ручку, а он смущенно отнекивается и руки своей не дает.
Вдруг Блюмкин осознал, что это все не правда, а дурацкий бессмысленный сон. Но сон все же был приятный, и он продолжил свое участие в нем. Он пожурил подчиненных за излишнюю льстивость и сказал какую-то глупую шутку, от которой все вежливо захихикали.
– Блюмкин! – вдруг сказал ему кто-то снаружи сна.
Архиерей опомнился, извинился перед окружением и взмыл в облачениях к куполу, пытаясь таким образом покинуть сновидение. Но вместо этого вылетел в окно и приземлился на золоченой маковке церкви.
– Блюмкин! – услышал он совсем близко.
– А? Что? – спросил он, и тут его озарил свет, и на фоне звезд он увидел некое прекрасное существо. Держась за огромный купольный крест, дивным голосом оно сказало:
