Ужасные крики и визги заполняют помещение, и она понимает, что исходят они из нее. Ее сотрясают судороги – вся скопившаяся в ней мертвечина вздыбилась и поползла, стремясь вырваться на свет. Господи, как ее остановить? Она выступала из пор и струилась на пол, просачиваясь в щели между досками.
– Прошу прощения, – пробормотал Арни Котт.
– Ничего себе, так можно и напугать, Арни. – Поднявшись с дивана, она оттолкнула большую, темную, дурно пахнущую массу, облепившую ее. – Твое чувство юмора…
Он оборачивается и видит, как она срывает с себя последний лоскут одежды. Он откладывает кассету и приближается к ней, протягивая руки.
– Сделай это, – просит она, и оба опускаются на пол. Он быстро сдирает с себя одежду. Слившись в объятиях, они укатываются в темноту под плиту и замирают там в пыли и выделениях собственных тел, тяжело дыша. – Еще, – требует она и впивается ногтями в его тело.
– Случайная ошибка, – замечает он, вдавливая ее в пол и тяжело дыша ей в лицо.
Из–за плиты появляются чьи–то глаза, кто–то наблюдает за ними. Оно забросило клей, ножницы и журналы для того, чтобы злорадно упиваться каждым их телодвижением.
– Прочь, – задыхаясь, произносит она. Но оно не уходит. – Еще, – просит она, и оно заливается смехом. Чем тяжелее обрушивается на нее сокрушительный груз, тем громче становится смех.
– Гадлай меня еще, – повторяет она. – Гадлай, гадлай, гадлай меня, влей в меня свое гадло, мне нравится твое гадло. Не останавливайся. Гадл–гадл–гадл–гадл–гадл!
Джек Болен снижался над посадочной площадкой школы, поглядывая на Манфреда и пытаясь угадать, о чем тот думает. Погруженный в себя, Манфред Стайнер невидящим взглядом смотрел вниз, и черты его лица были искажены в такой отвратительной гримасе, что Джек тут же отвернулся.
«Какое мне дело до этого ребенка? Дорин права: выше головы не прыгнешь, а в результате постоянного присутствия Манфреда начали просыпаться шизоидные аспекты моей собственной личности».
И все же он не знал, как ему вырваться, почему–то у него было ощущение, что уже слишком поздно, словно время свернулось и навеки сковало его с этим несчастным немым существом, которое снова и снова ворошило и всматривалось в порожденный им мир.
Каким–то образом он впитал в себя мировоззрение Манфреда, и теперь оно исподволь разлагало его психику.
«Надо дождаться вечера, надо как–то дотянуть до встречи с Арни Коттом. Потом я смогу все бросить и вернуться в собственный мир, в собственное пространство и больше никогда не видеть Манфреда Стайнера. Арни, ради бога, спаси меня», – повторял он.
– Вот мы и прибыли. – Вертолет замер, коснувшись поверхности крыши, лопасти остановились.
Манфред тут же с нетерпением бросился к дверце.
«Значит, тебе хочется здесь осмотреться, – отметил про себя Джек. – Интересно, почему?» Он подошел к дверце и открыл ее; Манфред, не мешкая, выпрыгнул на крышу и побежал к уходящему вниз скату, словно знал дорогу наизусть.
Когда Джек вылез из вертолета, мальчик уже исчез из виду. Джек поспешил за ним к спуску и окунулся в школьную атмосферу.
«Дорин Андертон и Арни Котт, – говорил себе Джек, – два самых близких мне человека, которые значат для меня больше всего, благодаря которым я сохраняю связь с самой жизнью – и именно в эти отношения сумел внедриться Манфред: он разрушил самые важные для меня связи. Что же осталось? Оторванный от них, я автоматически потерял и все остальное – своего сына, жену, отца, мистера И. Я знаю, что меня ждет, если я шаг за шагом буду отступать перед этим ребенком. Теперь я понимаю, что такое психоз: полное отчуждение от объектов внешнего мира, особенно от значимых – от тепла живых людей. А что приходит взамен? Постоянная сосредоточенность на собственном сумеречном состоянии, на возникающих внутри флуктуациях, влияющих только на внутренний мир. Так расщепляются два мира, внешний и внутренний, теряя взаимосвязь. Они просто расходятся в разные стороны. И я стою на пороге отчуждения. Возможно, всегда стоял, возможно, что–то таилось во мне с самого начала. Но мальчик значительно продвинул меня вперед. Вернее, благодаря ему я проделал большой путь».
Мощная зацикленная энергия Манфреда, стирая все вокруг себя, проникает во внешний мир и поражает его. Таким ребенок был с самого начала, являя собой высшую точку развития шизоидного процесса.
– Манфред, подожди, – позвал Джек, медленно спускаясь за мальчиком в недра здания Общественной Школы.
Сильвия Болен, потягивая кофе, сидела на кухне Джун Хинесси и делилась с ней своими проблемами.
– А самое ужасное, – рассказывала она про Эрну Стайнер и ее детей, – как ни закрывай глаза, они вульгарны. Жаль, что приходится об этом говорить, но в последнее время мне так часто пришлось с ними общаться, что скрывать правду я просто не могу: я каждый день наталкиваюсь на их дурное воспитание.
Джун Хинесси в белых шортах и открытом лифчике шлепала босиком то туда, то сюда, поливая из стеклянного кувшина комнатные растения.
– И мальчик у них действительно странный. Он хуже всех, не правда ли?
– И он все время у нас, дни напролет, – передернув плечами, сообщила Сильвия. – Ты же знаешь, Джек занимается с ним, пытаясь вернуть в общество. Что до меня, так я бы таких уродов просто уничтожала; в конечном итоге, позволять им жить даже негуманно, ложное милосердие и по отношению к ним, и по отношению к нам. Мальчик будет нуждаться в уходе всю свою жизнь, он никогда не сможет покинуть лечебное заведение..
– Я хочу рассказать тебе, что сделал недавно Тони, – возвращаясь на кухню с пустым кувшином, перебила подруга. Тони был ее нынешним любовником, их связь длилась уже полгода, и Джун держала всех соседок, а особенно Сильвию, в курсе событий. – Мы обедали вместе в Женеве, во французском ресторане, ели улиток. Улиток подают прямо в ракушках, выковыриваешь их оттуда огромными вилками чуть ли не в фут длиной. Естественно, большинство продуктов там с черного рынка. Во всех таких ресторанах деликатесы исключительно с черного рынка. Я этого не знала, пока Тони не сводил меня туда.
– Улитки, – с отвращением вымолвила Сильвия, тут же начав размышлять, какие великолепные блюда заказала бы она, будь у нее любовник, приглашающий в рестораны.
Интересно, что чувствуешь, заводя любовную связь? Дело, конечно, непростое, но стоящее, если удается все скрыть от мужа. Вся сложность в Дэвиде. Впрочем, и Джек сейчас в основном работал дома, да еще свекор. К тому же она никогда не смогла бы принимать его, любовника, у себя дома из–за Эрны Стайнер – толстая мешковатая фрау тут же сообразит, в чем дело, и из истинно прусского чувства долга поставит об этом в известность Джека. С другой стороны, разве риск не являлся обязательной составной частью такой связи? Разве он не добавляет особой… прелести, что ли?
– А что сделает твой муж, если узнает? – спросила Сильвия. – Разрежет тебя на мелкие кусочки? Джек бы не преминул.
– У Майка у самого было несколько любовных интрижек. Конечно, он рассердится и может на недельку отправиться к одной из своих подружек, бросив меня с детьми. Но он переживет.
