— Я загляну в «Франклин Эймс» во второй половине меня, — сказал он Конгросяну.
— Нет, нет, — решительно запротестовал Конгросян, глаза его безумно выпучились. — Я не могу допускать этого. По сути, мне не следовало разговаривать с вами даже по телефону — это очень опасно. Я напишу вам позже. До свидания.
— Подождите, — поспешно выпалил Саперб.
Изображение на экране осталось. Можно было рассчитывать на некоторую отсрочку. Но — Саперб это прекрасно понимал — Конгросяна хватит еще совсем не надолго. Слишком уж тяжело было ему бороться с этим наваждением.
— У меня сейчас на приеме пациент, — сказал Саперб. — Поэтому я мало что в состоянии сделать для вас в данный момент. Что если…
— Вы ненавидите меня, — не дал договорить ему Конгросян. — Как и все остальные. Боже ты мой, мне ничего не остается другого, как стать невидимым. Только таким одним–единственным способом я еще в состоянии обезопасить свою жизнь!
— А я полагаю, что это даже является определенным преимуществом, эта ваша возможность становиться невидимым, — нашелся Саперб.
— Особенно, если вам стало бы интересно подглядывать за тем, что кому–то хочется оставить в тайне, например, за тем, кто задумал совершить преступление…
— Какое преступление?
Конгросян угодил в расставленную перед им западню!
— Я это обсужу при личной встрече с вами, — заверил Саперб. — Как мне кажется, это должно остаться тайной, известной только нам двоим. Слишком уж деликатно сложившееся положение. Вы со мною согласны?
— Э… я как–то не задумывался над этим под таким углом зрения.
— А не помешало бы, — интригующе посоветовал Саперб.
— Вы завидуете мне, доктор. Я угадал?
— Очень даже. Угадали, — сказал Саперб. — Как психоаналитик, я и сам в высшей степени любопытен.
— интересно.
Сейчас Конгросян казался куда спокойнее. Мне вот, например, только что пришло в голову, что я мог бы в любую минуту покинуть этот гнусный госпиталь и пойти, куда только мне заблагорассудится. Фактически, я теперь могу бредить где–угодно совершенно незаметно для окружающих. Вот только запах. Нет, вы, доктор, позабыли о запахе. Он меня с головой выдаст. Я очень высоко ценю ваши попытки помочь мне, новы, видимо, не принимаете в расчет всю совокупность фактов.
Конгросяну удалось даже слегка, на одно какое–то короткое мгновенье улыбнуться.
— Мне кажется, мне вот что надо сделать — явиться наконец–то с повинной к главному прокурору Баку Эпштейну или, если не это, то возвратиться в Советский Союз. Может быть, мне там смогут помочь в институте имени Павлова. Да, да, мне обязательно нужно еще раз попытаться пройти там курс лечения; да будет вам известно, подобную попытку я уже предпринимал как–то ранее. Вот только как они смогут меня лечить, если не будут меня видеть? Теперь вы в состоянии понять, Саперб, в каком тяжелом положении я оказался, как сильно я запутался! Черт возьми!
Возможно, отметил про себя д–р Саперб, самое для вас лучшее — это сделать то, над чем размышляет мистер Страйкрок. Присоединиться к Бертольду Гольцу и его головорезам — сыновьям Иова.
— Вы знаете, доктор, — продолжал Конгросян, — временами мне кажется, что подлинной причиной моих душевных проблем является то, что я бессознательно влюблен в Николь. Что вы на это скажете? Это только что пришло мне в голову. Я сейчас это понял, — но с какой предельной ясностью!
И вот эта направленность моего полового влечения вызвала к жизни в моем подсознании появление табу на возможное при этом кровосмешение, воздвигло своеобразный барьер, ибо Николь, разумеется, для меня, как и для подавляющего большинства других нормальных в сексуальном отношении людей, ассоциируется с матерью.
Доктор Саперб тяжело вздохнул.
Напротив него Чик Страйкрок, сидя в напряженной позе, продолжал непроизвольно вертеть в пальцах спичку, чувствуя себя — это было очевидно — все более и более неуютно. Телефонный разговор следовало прекратить, им притом не мешкая.
Но Сапербу ничего не приходило в голову такого, что могло бы подсказать ему, как это сделать.
Неужели именно здесь меня постигнет неудача, подумал он. Неужели именно такой исход и предвидел Пэмброук, этот важный чин из НП, опираясь на применение принципов фон Лессинджера? Вот этого человека, мистера Чарлза Страйкрока, я ведь самым бесстыдным образом оставляю без терапевтической помощи из–за несвоевременно телефонного разговора. И я ничего не в состоянии с этим поделать.
— Николь, — рассуждал тем временем Конгросян, — последняя настоящая женщина во всем нашем обществе. Я знаком с нею, доктор. Встречался с нею бессчетное число раз благодаря своей репутации прославленного пианиста. Я знаю, о чем я говорю. Вы, что, так не думаете? И не разделяете моих…
Доктор Саперб дал отбой.
— Вы устали от него, — заметил Чик Страйкрок, постепенно полностью справившись со своими нервами.
Он теперь совсем перестал возиться со своей спичкой.
— Только вот правильно ли вы поступили? Хотя, конечно, не мое это дело. Вам решать, что к чему.
Он отшвырнул спичку в сторону.
— У этого человека, — сказал Саперб, — настолько сильные и яркие галлюцинации, что они подчинили его всего, фактически сломили его волю.
Для него Николь Тибо — реально существующая женщина. Тогда как в действительности это искусственно созданный собирательный образ в той информационной среде, что нас окружает.
Пораженный этими словами, Чик Страйкрок часто–часто заморгал, ничего не понимая.
— Ч–что вы хотите эт–тим с–сказать?
Он приподнялся со своего стула, затем снова безвольно опустился на сиденье.
— А–а, вы закидываете удочку. Пытаясь поглубже прозондировать мой мозг за тот небольшой промежуток времени, которым вы располагаете. Но, доктор, стоящая передо мной проблема вполне конкретна, а не придумана, как у этого вашего пациента, кем бы он там ни был. Я живу с женой своего брата и пользуюсь ее присутствием у меня для того, чтобы его шантажировать. Я вынуждаю его устроить меня на работу к «Карпу и сыновьям». По крайней мере, такова проблема на поверхности. Но если копить поглубже, можно найти кое–что еще. Я боюсь Жюли, жены моего брата, вернее, бывшей жены, независимо от того, что она из себя представляет на самом деле. И я знаю, почему. Тут замешана Николь. Я, возможно, в какой–то мере разделяю взгляды этого вот мужчины на экране вашего видеофона — только я не влюблен в нее, в Николь, — я ужасно ее боюсь, и вот почему я так же боюсь и Жюли. И, как мне иногда кажется, всех женщин вообще. В этом есть какая–то логика, какой–то смысл, доктор?
— Образ плохой матери, — пояснил Саперб. — Для вас он почти космического масштаба, поэтому он так вас подавляет.
— Именно из–за таких слабохарактерных, малодушных, вроде меня, Николь и может властвовать безраздельно к нашей стране, — сказал Чик. — Такие, как я, — вот причина, по которой сложился у нас самый настоящий матриархат; мне нравится быть шестилетним ребенком.
