«Аутизм, – размышлял Джек, отвинчивая спину Сердитого Привратника, – превратился в удобную теорию для руководства Марса. Она заменила более старый термин «психопат“, который, в свою очередь, вытеснил понятие «морального урода“». В Бен–Гурионе педагогами работали люди, но они выполняли скорее врачебные, чем воспитательные обязанности.
С первого же дня учебы Дэвида в школе Джек готовился к неприятным известиям о том, что мальчик не попадает в шкалу успеваемости, по которой обучающие автоматы классифицировали своих учеников. Однако Дэвид охотно занимался и даже достиг высоких результатов. Большинство учителей ему нравилось, и он с энтузиазмом рассказывал о них дома. Парень прекрасно ладил даже с самыми строгими, и сейчас уже видно, что у него не будет никаких проблем – он не страдал аутизмом и мог не бояться Бен–Гуриона. Но это не делало Джека счастливее. Ничто, как заметила Сильвия, не приносило ему радости. На Марсе перед ребенком открывались лишь две возможности: Общественная Школа или Бен–Гурион; Джеку не внушало доверия ни то ни другое. А почему – он и сам не знал.
Возможно, проблема заключалась в самом состоянии аутизма–детской форме шизофрении, которой страдало большинство людей. Шизофрения была самым распространенным заболеванием, которое рано или поздно затрагивало любую семью. Она попросту означала, что человек не в состоянии выполнять обязанности, возлагаемые на него обществом. Шизофреник выпадал, а вернее, никогда и не принимал участия в реальности, предполагающей межличностные отношения и существование в данной культуре с данными ценностями. Это была не биологическая жизнь, а жизнь, которой требовалось учиться, черпая понемногу от окружающих – родителей, учителей, высокопоставленных лиц… от всех, с кем ребенок вступал в контакт в период становления личности.
Таким образом, Общественная Школа имела полное право отторгать ребенка, не поддававшегося обучению. Потому что то, чему его учили, включало не просто факты или основы преуспевания и полезной карьеры. Речь шла о более серьезных вещах. Ребенку внушали, что определенные компоненты окружающей его культуры должны быть сохранены любой ценой. Его личные ценности включались в объективный ход развития человечества, таким образом он становился частью переданной ему традиции. В течение своей жизни ему следовало сохранять и даже совершенствовать ее. «При внимательном рассмотрении выясняется, что истинный аутизм – это апатия к каким бы то ни было общественным устремлениям, – решил Джек, – это частная жизнь, предполагающая, что любые ценности создаются самим человеком, и тот не является лишь простым вместилищем унаследованных традиций». Потому–то Джек Болен и отказывался считать Общественную Школу с ее обучающими автоматами единственным арбитром, определяющим, что имеет ценность, а что нет. Общественные ценности находились в непрестанном движении, а школа стремилась законсервировать их, разложить по полочкам, навечно закрепив на своих местах. Общественная Школа – настоящий источник неврозов. Она отрицает все новое, неожиданное, создает нездоровый мир испуганно–покорного невротика.
Как–то раз, года два назад, Джек изложил свою теорию жене. Сильвия выслушала его достаточно внимательно, а потом заметила: «Ты не видишь главного, Джек. Попробуй понять. На свете существуют гораздо более страшные вещи, чем невроз. – Она говорила тихо и уверенно, и он прислушался к ее словам. – Мы только сейчас начали это понимать. Ты знаешь, о чем идет речь. Ты уже прошел через это».
И он кивнул, понимая, что она имеет в виду. Джек сам пережил нарушение психики в двадцать с небольшим лет – широко распространенное и довольно обычное явление. Но, надо признать, это было страшно. По сравнению с тем состоянием прямолинейная, жесткая, принудительная система Общественной Школы представлялась якорем, благодарно уцепившись за который человек мог вернуться к человечеству и воспринимаемой сообща действительности. Так что он был вынужден признать, что невроз является искусственным порождением, сознательно создаваемым больным индивидуумом или обществом в состоянии кризиса. Это изобретение вызывалось необходимостью.
– Не надо бороться с неврозом, – добавила Сильвия, и Джек понял ее. Невроз был сознательной остановкой на каком–то отрезке жизненного пути. Потому что дальше лежала…
Что было дальше, прекрасно знал любой шизофреник. «И бывший шизофреник», – добавил про себя Джек, вспоминая собственный опыт.
Сидевшие напротив мужчины смотрели на него очень странно. Что он такое сказал?
– Каррингтону никогда не стать таким руководителем ФБР, каким был Герберт Гувер. Я в этом уверен. Могу доказать. – В голове у него мутилось, и он отхлебнул пива. Все тело налилось тяжестью, проще было смотреть вниз, чем вверх… Он принялся рассматривать упаковку спичек на кофейном столике.
– Ты хотел сказать, не Герберт Гувер, а Эдгар… – заметил Лу Ноттинг.
«Да, я действительно сказал Герберт, – в растерянности подумал Джек; пока они не обратили на это внимания, ему казалось, что все в порядке. – Что со мной? Такое ощущение, что я полусплю». А ведь накануне он лег в десять вечера и проспал почти двенадцать часов.
– Простите, конечно, я имел в виду… – начал Джек и тут же ощутил, с каким трудом ворочается язык, – Эдгара Гувера, – старательно договорил он.
Но голос его звучал искаженно и растянуто, словно запись, пущенная не на той скорости. Теперь он уже и вовсе не мог поднять голову – засыпал на месте, прямо в гостиной Ноттинга, хотя глаза у него были открыты, более того, ему даже не удалось их закрыть, когда он попытался это сделать. Все его внимание сосредоточилось на спичечном коробке.
Пока Лу Ноттинг и Фред Кларк обсуждали такие отвлеченные темы, как ущемление свобод и демократические процессы. Джек продолжал смотреть не мигая… Он отчетливо различал слова, но не вслушивался в суть беседы. Не было никакого желания включаться в разговор, хотя он и знал, что оба собеседника не правы. Пусть себе спорят – так было проще. Все происходило само собой, и он не хотел мешать этому.
– Джек сегодня как будто не с нами, – заметил Кларк.
Вздрогнув, Болен понял, что их внимание переключилось на него: теперь надо что–то говорить или делать.
– Да нет, я здесь, – произнес он; это стоило ему неимоверных усилий, словно он всплывал на поверхность со дна моря. – Продолжайте, я слушаю.
– Господи, да ты как неживой, – возразил Ноттинг. – Ступай домой и выспись, ради бога!
– Тебе не удастся добраться до Марса в таком состоянии. Джек, – заметила Филис, жена Лу, входя в гостиную. Она включила проигрыватель и поставила какую–то модную джазовую группу – виброфоны, ударники… или это электронные инструменты?
Светловолосая развязная Филис уселась на кушетку рядом с Джеком и принялась его рассматривать.
– Джек, ты на нас не обиделся? Ты такой замкнутый!
– Просто он не в настроении, – ответил Ноттинг. – Когда мы служили в армии, с ним такое регулярно случалось, особенно по субботним вечерам. Насупится, молчит и все думает о чем–то. О чем ты сейчас думаешь. Джек?
