Задыхаясь от волнения, Триз сказал:
— Бонни, я видел его снова . Того самого негра, который сразу обо всем догадался, когда я входил в офис доктора Стокстилла. В день, когда началась война… Помните, вы уговорили меня пойти к психиатру?
Стокстилл пошутил:
— Говорят, что они все на одно лицо. И кроме того…
— Нет, это тот самый негр, — упорствовал Триз, — он последовал за мной сюда. Догадываетесь, что это значит? — Триз переводил взгляд со Стокстилла на Бонни, а с нее — на Барнса, и его широко раскрытые воспаленные глаза были полны ужаса. — Это значит, что все готово начаться заново.
— Что начаться? — спросил Барнс.
— Война, — сказал Триз, — потому что с этого она началась в прошлый раз. Негр увидел меня и понял, что я сделал. Он узнал меня тогда и узнает сейчас. Как только он меня увидит… — Физик оборвал свою речь, задохнувшись в приступе кашля.
— Простите, — прошептал он.
Бонни сказала Стокстиллу:
— Действительно, здесь появился какой–то негр, Триз прав. Видимо, он приехал к Джиллу поговорить о продаже сигарет.
— Не может быть, чтобы это был тот же самый негр, — возразил Стокстилл. Сейчас они с Бонни шли рядом и тихо переговаривались.
— Все может быть, — сказала Бонни, — но какая разница, это ведь одна из его навязчивых идей. Я слышала, как он бормотал об этом множество раз. Какой–то негр подметал тротуар и видел его входящим в ваш офис — и как раз в этот день началась война. Бруно связал два события воедино. Вам не кажется, что сейчас он окончательно сошел с ума?
Она чувствовала некоторое облегчение; она ожидала, что в конце концов так и произойдет.
— Что ж, период устойчивой социальной дезадаптации подходит к концу, — сказала она и подумала: возможно, для нас всех. Нам стало ясно — так не может больше продолжаться. Триз и его овцы, я и Джордж… Она вздохнула. — Как вы считаете, доктор?
Стокстилл сказал:
— Если бы у меня было немного стелазина… но стелазин перестал существовать в день Катастрофы. Лекарство помогло бы ему, а я бессилен. Я отказываюсь что–нибудь предпринимать, Бонни, и вы знаете об этом.
Он тоже испытывал облегчение.
— Бруно расскажет всем и каждому, — сказала Бонни, наблюдая, как Блутгельд стоит и повторяет Барнсу то, что он только что говорил, — они узнают, кто он, и убьют его. Произойдет как раз то, чего он боялся. Он прав.
— Я не могу остановить его, — мягко сказал Стокстилл.
— Вы особо и не пытаетесь, — упрекнула его Бонни.
Он пожал плечами.
Подойдя к Блутгельду, Бонни сказала:
— Послушайте, Джек, давайте все вместе пойдем к Джиллу и посмотрим на этого негра. Держу пари, он даже не заметил вас в тот день. Спорим? Ставлю двадцать пять серебряных центов.
— Почему вы говорите, что война началась из–за вас? — спросил Барнс у Блутгельда и с недоумевающим видом повернулся к Бонни: — Что это с ним? Военный психоз? И еще он говорит, что война опять начнется… — Он снова обратился к Блутгельду: — Невозможно, чтобы такое повторилось еще раз. Я могу привести вам множество причин. Во–первых, не осталось никакого водородного оружия, во–вторых…
— Помолчи, — сказала Бонни, положив ему руку на плечо. Бруно она сказала: — Давайте спустимся вниз и послушаем сателлит? Идет?
Блутгельд пробормотал:
— Что такое сателлит?
— Господи, — изумился Барнс, — он не знает, о чем вы говорите. Он повредился в уме. Послушайте, доктор, кажется, это называется шизофренией, когда личность перестает ориентироваться в мире и адекватно оценивать его? Этот человек, без сомнения, потерял ориентировку, вы только послушайте…
— Я слушаю, — тихо сказал Стокстилл.
Бонни обратилась к нему:
— Доктор, Джек Триз очень дорог мне. Когда–то он почти заменил мне отца. Ради бога, сделайте что–нибудь. Я не могу стоять и смотреть на него такого, я просто не выдержу.
Стокстилл беспомощно развел руками:
— Бонни, вы ведете себя как ребенок. Вы думаете, что все можно получить, стоит лишь очень захотеть. Такое случается только в сказках. Я не могу помочь Джеку Тризу.
Он повернулся и сделал несколько шагов в сторону города.
— Пойдемте, — бросил он через плечо, — поступим так, как предлагает миссис Келлер. Посидим в холле, послушаем сателлит минут двадцать — и сразу же почувствуем себя лучше.
Барнс снова со всей серьезностью обратился к Джеку Тризу:
— Позвольте мне указать вам на ошибку в ваших логических умозаключениях. Вы видели некоего человека, негра, в день Катастрофы. Допустим. Сейчас, семь лет спустя…
— Заткнись, — сказала Бонни, дернув его за руку, — ради бога…
Затем она подошла к Стокстиллу.
— Я больше не могу, — сказала она, — я знаю, приближается развязка. Он не выдержит, если снова увидит этого негра.
Глаза ее были полны слез, она чувствовала, как соленые капли скатываются по щекам.
— К черту, — сказала она с горечью, шагая впереди остальных по направлению к городу так быстро, как могла. Не знать даже о сателлите! Как можно быть таким оторванным от мира, так деградировать… Я не понимаю. И как мне выдержать это? Как такое вообще может происходить? Он был так великолепен когда–то. Человек, который выступал по телевизору, писал статьи, учил, спорил…
Блутгельд бубнил позади нее:
— Я знаю, Стокстилл, это тот же самый человек, потому что, когда я столкнулся с ним на улице — я покупал еду в продуктовой лавке, — он окинул меня таким же странным взглядом, как будто хотел посмеяться надо мной, но затем понял, что, если он только посмеет, я опять сделаю то же, что и в прошлый раз, и он побоялся. Однажды он уже пострадал и теперь знает. Разве это не доказательство, Стокстилл? Сейчас он знает. Я прав?
— Сомневаюсь, что ему известно о том, что вы живы, — сказал Стокстилл.
— Но я должен был выжить, — ответил Блутгельд, — или весь мир…
Голос его стал тише, и Бонни не разобрала остального. Она слышала только звук от каблуков своих туфель, цокающих по заросшему травой, разбитому тротуару.
И остальные, все мы так же безумны, сказала она себе. Моя дочь с ее воображаемым братом… Хоппи, двигающий пенсы на расстоянии и изображающий Дейнджерфильда… Эндрю Джилл, скатывающий сигареты вручную одну за другой, год за годом… Только смерть принесет нам избавление, а может быть, и она окажется бессильной. Может быть, уже слишком поздно — мы захватим этот вирус и в следующую жизнь.
Было бы лучше, думала она, если б все мы погибли в день Катастрофы. Тогда бы нам не пришлось видеть калек и уродов, радиаков и животных–мутантов. Да, те, кто развязал войну, не довели дело до конца. Я устала. Я хочу отдохнуть. Я хочу бросить все и тихо лежать где–нибудь в темноте. И не слышать никого. Вечно.
