Ее подбородок внезапно дрогнул.
— Я увидела Дабог… Это страшно… Страшно настолько, что не передать… Но ты, Андрей… — Она взглянула на Рощина. — Ты не враг мне… Не враг Кассии… Ты имеешь право жить так, как захочешь, чтобы там ни говорили законы твоей Земли. Все имеют право жить… — добавила она. — Значит, нужно сделать так, чтобы эта война прекратилась…
— Это невозможно, — усмехнулся Андрей. Ольга упрямо поджала губы.
Она не могла объяснить своего знания. Война, пропущенная сквозь призму женской души, выглядела немного иначе, принимала иной, чуть более мягкий оттенок, в котором нет цвета окончательной безысходности. Войну можно прекратить, если того захотят очень многие. Но для этого нужно…
— Нужно найти другие колонии раньше, чем их захватят поодиночке, как Кассию… — тихо произнесла она. — Нужно уберечь их от оккупации, объединить, рассказать о Земле, убедить в том, что нынешнее поколение не виновато в том, что родилось на перенаселенной прародине, которую покинули наши предки… Если люди на Земле узнают, что колонии готовы их принять, все кончится, потухнет, как пожар…
— Ты рассуждаешь прямо как генерал, размечталась… Кто станет тебя слушать? Кто ты вообще такая, чтобы…
Ольга посмотрела на осекшегося Сергея и вдруг жестко, некрасиво улыбнулась:
— Я человек, Сережа. Мне жить дальше в таком мире, какой создам я. Андрей, скажи, тебе подходит такая идея? За нее можно бороться? За это стоит пролить кровь?
Рощин угрюмо посмотрел на нее, хотел качнуть головой, но не стал.
Высокие, пустые слова?
— Как? — спросил он. — Как это сделать? Сейчас на Кассию уже высадились войска, мы в мышеловке, и конец, как ни трепыхайся, будет один…
— Есть способ вырваться отсюда, — с дрожью в голосе ответила Ольга.
Рощин недоверчиво посмотрел на нее.
— Какой?
— Не говори! Не смей! — Сергей дернулся, будто его ошпарили кипятком.
— Остынь, Сережа. — Ольга посмотрела на Рощина и произнесла, будто шагнула в омут с высокого обрыва: — Андрей, после посадки колониального транспорта «Кассиопея» его основной модуль, снабженный гипердрайвом, был законсервирован и спрятан… Мой отец знает, где место его ангарной стоянки…
Рощин медленно поднял взгляд и несколько секунд неотрывно смотрел в глаза Ольги Полвиной.
— Ты понимаешь, что говоришь?
— Да… Я… Я много… слишком много поняла за эти дни…
Сергей Воронин резко встал:
— Это бред! Ты не имеешь права распоряжаться собственностью всей колонии!
— Нет, Сережа, имею… Как имели право капитулировать за меня, как решили между собой, что не нужно во имя безопасности помогать Дабогу или хотя бы попытаться эвакуировать оттуда людей, хотя ведь его координаты наверняка записаны в навигационных блоках упавшего корабля!.. Их знали… но испугались… Кассию сдали… И я должна была, по твоим словам, умереть во имя этой капитуляции?
— Это случайность… Ты не так меня поняла…
— Да все я поняла, Сергей, не надо…
— Это безумие! Ты не сможешь… Никто не сможет!..
Рощин, молча слушавший этот диалог, встал с корточек, одернул свою форму и вдруг сказал в своей спокойной манере, повернувшись к Сергею:
— Оля права, нравится тебе это или нет. Она сказала то, о чем многие, возможно, боятся даже думать. Нужно сопротивляться, но не Земле, не народу, который толкают в космос на бессмысленную бойню, а тому правительству, которое столкнуло лавину войны. Если колонии, отстаивая независимость, откроют двери для иммиграции с Земли, то война закончится. — Он повернулся к Ольге и добавил: — За это стоит хотя бы попытаться драться… Если кто–то не сделает этого первым, то война не закончится… Она сметет всех, как лавина, и правых и виноватых…
Ольга смотрела в ночь, за окно и чувствовала лишь одно — ей было страшно.
— Мы должны дождаться отца. Они с матерью едут сюда…
— Я бы хотел видеть еще одного человека, — немного подумав, заявил Рощин, будто речь шла о чем–то решенном, обыденном…
— Кого?
— Хозяина «Беркута». Его зовут Игорь Рокотов, ведь так?
— Да… Но откуда…
— Я знаю, потому что за его голову назначена награда. Если мы хотим что–то сделать, то он не должен попасть в руки адмирала Надырова. Он и «Беркут».
— Да… я… понимаю.
Занятые разговором, ни Ольга, ни Андрей не обратили внимания, как Воронин прошел к окну и прижался к простенку.
На улице, за лесом, где пролегала дорога, мелькнул и пропал свет фар.
— Это отец. Он и мама… Они помогут нам, поверь… Они учились управлять колониальным транспортом. И еще сосед… Дядя Кирилл… Лисецкий…
Свет фар опять промелькнул меж стволов деревьев, теперь уже ближе.
— Нужно встретить их. Пойдем. — Ольга повернулась. — Сергей, ты идешь?
Глаза Воронина зло блеснули в темноте. Его сердце сжигала ненависть, ревность и страх.
— Нет… — буркнул он. — Идите. Я побуду здесь. Рощин пристально посмотрел в его сторону, но ничего не сказал. Шагнув к столу, он взял оставленный там пистолет и опять посмотрел на Сергея.
— Извини, я пока что подержу эту штуку у себя. Воронин не ответил.
На улице взвизгнули тормоза подкатившей на большой скорости машины. Ольга выскочила на крыльцо и бросилась мимо огромных ступоходов «Беркута» навстречу подъехавшим родителям.
Рощин, несколько поколебавшись, последовал за ней.
Сергей стоял, тяжело дыша. Через окно он видел, как открылась дверь машины и оттуда вылез Николай Андреевич Полвин.
Крадучись Воронин прошел через гостиную, вышел в коридор, свернул к спальне для гостей, вылез через окно и, часто оглядываясь, побежал к ближайшему перелеску.
Выбор был сделан.
* * *
Кто, по–вашему мнению, делает историю? Чем отличаются те люди, о которых после напишут в учебниках, от нас самих?
Иногда бытует превратное мнение о них, преподанное скверной, популистской литературой. О них думают и пишут как о людях, которые чуть ли не с детства готовились к некоему поступку, росли над собой, осознавали и видели глобальную жизненную цель…
На самом деле все это чушь…
Историю в критические, поворотные моменты делают самые заурядные, рядовые члены общества, — приходят беда, испытание и расшвыривают их, будто смерч, вторгшийся на уютную лужайку для пикника, пробуждая, оголяя, выставляя напоказ самые разные черты характеров, заставляя работать на износ тела и души, а уж потом в тиши кабинета историк будущих времен скажет о них нужные слова и будет уверен, что он действительно знает, что двигало теми, о ком он напишет свой труд…
