Внутри здания оказался длинный ряд лифтов, в каждый из которых мог бы въехать автомобиль. Путь вниз был долог, кабина дребезжала и все время дергалась. Через несколько минут поездки решетчатая дверь отъехала, открыв длинный серый коридор, по бокам которого шли металлические двери. Здесь Кендрика отделили от группы и втолкнули в пустую камеру, освещенную мигающей лампой дневного света. Он как-то приткнулся на бетонном полу и бесконечные часы ждал, пока солдаты пришли за ним и доставили его вот к этому Стенцеру.
На стене за плечом Стенцера висел календарь. Кендрик всмотрелся, отмечая дни, вычеркнутые размашистыми детскими штрихами. Сейчас уже был конец июля.
Пристально глядя на Кендрика, Стенцер мотнул головой в сторону пончиков и кофе.
- Поесть не хотите?
Кендрик задохнулся. Живот подвело судорогой.
- Хочу, - хрипло сказал он.
И Стенцер улыбнулся чуть шире. Не презрительно скривился - улыбнулся по-настоящему.
- Вот и хорошо. - Он сложил руки перед собой на столе. - Только сначала ответьте мне на несколько вопросов.
Поначалу течение жизни не менялось.
Кендрика держали в той же пустой подземной камере без окон, куда посадили. Ни подушки, ни одеял. Дневной свет стал далеким воспоминанием.
Источники информации о внешнем мире, и без того скудные, перекрыли полностью. Одно он понимал наверняка: никто не придет ему на выручку.
Последнее, что до него донеслось, - это что в штатах Восточного Побережья происходит какое-то восстание, хотя представить себе это ему было почти невозможно. Вероятно, какие-то значительные группы вооруженных сил США передрались между собой, и счет убитых шел на тысячи. Конечно, проверить это было невозможно. Если такой раскол действительно произошел, это могло случиться лишь через несколько недель после его ареста.
Но причины этого он вполне мог себе представить. Началось это, значит, тогда, когда гниль, превратившая миллионы акров плодородных пшеничных полей в бесплодные пустыни, была воспринята как биологическое или генетическое оружие в руках невидимого врага. До чего же легко оказалось превратить Америку в параноидное полицейское государство.
Иногда его без какой-либо системы пытали. Тюремщики били его шлангами, когда он засыпал, но иногда он все же позволял себе отключиться, насладиться секундным блаженством бессознательного покоя до того, как снова ворвутся в дверь люди в мундирах.
Бывало, что ему задавали одни и те же вопросы о людях, которых он не знал и о которых никогда не слышал, о местах, о которых он только слышал или читал в газетах.
Иногда, когда его вели по длинному коридору на допрос у Стенцера, мимо проходили люди в лабораторных халатах, похожие на ученых или врачей. На него они даже не смотрели: он был, как он понял, намного ниже их. По лицам было видно, что для них он - обыкновенный предатель и преступник.
Уже будто в тысячный раз Кендрик сидел напротив Стенцера за этим пластиковым столом и все равно не мог даже припомнить, как его выводили из камеры.
В этих случаях всегда бывала горячая пища и кофе. Стенцер придерживался одной и той же процедуры: наливал себе кофе и брал пончик, читая какие-то сообщения на эллистах. И Кендрик каждый раз чувствовал, что попал в какой-то невиданный ад: из-за одностороннего зеркала смотреть, как какой-то служащий поглощает утреннюю дозу углеводов и кофеина в своей обыденной жизни, о которой Кендрик мог только мечтать. И очень странно было, что при всей ненависти к Стенцеру - эмоции такой силы, что Кендрик даже представить себе не мог бы ее раньше по отношению к человеку, - он ловил себя на бессознательном стремлении угодить лейтенанту.
Какое-то время он думал, что эта утренняя рутина с кофе и пончиками является частью общей пытки. Но потом стал склоняться к мысли, что это сродни тому, как его не замечают солдаты и ученые, идущие по коридорам Лабиринта. Ненамеренная жестокость, которая все же служила его дальнейшему ослаблению.
Стенцер дочитал свой эллист, сложил руки в своей манере и посмотрел на Кендрика оценивающим взглядом.
- Тринадцатое августа, четырнадцать часов ноль минут, - сказал он вслух. - Допрос заключенного Галлмона, обвиняемого… - Он глянул на эллист, - в подрывной деятельности против правительства американского народа путем содействия его врагам. - Стенцер посмотрел на Кендрика в упор; - Мистер Галлмон, готовы лн вы отвечать на мои вопросы?
- Яне знаю никого из людей, которых вы мне назвали, - вяло ответил Кендрик. - Я никого из них никогда не видел, Я не террорист.
- Но ведь ваша жена была с ними знакома?
Уже и вспомнить было бы трудно, сколько раз они обменивались именно этими словами.
- Я не знаю, - автоматически ответил Кендрик. - Она брала интервью. Она журналист, как и я. Быть с кем-то знакомым еще не значит состоять с ним в заговоре. Я знаю, что ничего плохого не делал.
- Мистер Галлмон, - сказал Стенцер почти сочувственно, -были бы вы невиновны, зачем бы мы вас стали привозить аж сюда?
Кендрик посмотрел на Стенцера: - А где мы?
И тут… произошло нечто удивительное.
Стенцер встал, налил вторую чашку кофе и протянул ее Кендрику, держа перед его лицом. Кендрик смотрел на кофейно-сливочную поверхность так, будто она его сейчас укусит.
- Ничего страшного, - успокоил его Стенцер. - Берите. Поколебавшись, Кендрик осторожно потянулся и взял
чашку двумя руками. В Лабиринте, по контрасту с джунглями где-то высоко над головой, было холодно, и тепло от чашки потекло в руки как жидкое солнце, льющееся в душу. От аромата и пара закружилась голова, будто ему только что отдали обратно тоненький ломтик прежней жизни. Сейчас он был слаб, как никогда.
- И пончик можно, угощайтесь.
Голос Стенцера звучал почти заговорщицки, чего раньше Кендрик он него не слышал. Попробовав кофе» он чуть не застонал, наслаждаясь этим вкусом. Протянув потом руку, он взял пончике кремом, глядя на Стенцера глазами испуганного животного. Но Стенцер лишь кивнул, ободряя его.
Потом следователь что-то сделал со своим эллистом, и тот посерел, погас. Кендрик видел, что Стенцер выключил его.
- Послушайте, сейчас мы одни. Никто не знает, что я вам на самом деле говорю. Вы понимаете?
Кендрик осторожно поднес пончик ко рту кремом вперед, и горечь желчи метнулась по горлу вверх. Потом сласть попала ему в рот, руки запихивали остаток сахарной пудры, тело наполнилось теплом и наслаждением.
Он проглотил и закашлялся.
- Я вам не верю, - сказал он вяло. Конечно, камера прослушивается, конечно, все записывается.
- Мистер Галлмон… Кендрик, мы оба знаем, что это просто зря потраченное время. - Стенцер посмотрел на него внимательно. - Мы знаем, что это ни к чему не ведет. Вы понимаете, что я говорю?
- Не уверен.
