Или прокляла внучку?
Как знать.
— Она была хорошей девочкой. Милой… — Олли сплюнул под ноги и добавил. — Была.
То существо, что скрывалось на балконе, уже утратило всякое сходство с человеком.
Оно смотрело на нас. И взгляд его был тяжел. Я чувствовала его, и еще интерес, и голод, который недавно был утолен, но крови не бывает много. И сумеречница вдыхала терпкий ее аромат. А с ним — все то, чем дышала толпа.
Возбуждение, когда чья-то судьба замерла на острие копья.
И томительное ожидание, с шелестом песчинок в часах, с длинной тенью, что скользит от камня к камню, отмеряя время.
Азарт с металлическим привкусом золотых монет, что готовы перейти из рук в руки.
Толика отвращения, словно перца, в изысканном блюде.
Она голодна и съест все.
Эти люди, собравшиеся на площади, вернутся вечером домой и принесут с собой усталость. Они лягут в постель, уповая на то, что сон исцелит. Но сон лишь вернет их на арену… сумерки — время Пиркко.
А сны бывают реальны.
Она выпьет их. И вон того паренька, что вцепился в ограду обеими руками и в возбуждении трясет прутья, точно желая вырвать их. И степенного купца в высокой куньей шапке, съехавшей на левое ухо. Он пытается притвориться равнодушным, но цокает языком и время от времени проверяет, на месте ли кошель. Поставил? На что?
На кого?
Не важно, от сумеречницы у него не выйдет откупиться.
Она придет и за стариком, который хмурится. И за воинами, что окружили распорядителя, пытаясь втолковать что-то… и за самим распорядителем, который отвечал, размахивая руками, то и дело поворачиваясь к балкону.
И прав хозяин дорог: там, где поселилась Сумеречница, другим не остается места.
Но как быть мне?
— Странно, — Олли оперся на копье. — Почему они медлят?
Распорядитель замер, неестественно вывернув шею. Он смотрел на балкон, а я — на него.
Вот поклонился.
И опрометью бросился ко дворцу. Он бежал на полусогнутых ногах, перебирая ими быстро-быстро, и при том полы синего халата заворачивались, обнажая желтую рубаху и чересчур широкие штаны. Распорядитель подгибал голову, и квадратная шапочка его, украшенная пером, медленно съезжала на затылок. А он вдруг опомнился и содрал шапку, сунул подмышку.
На темечке его проклюнулась лысина.
— Что-то затевается интересное… — пробормотал мой брат.
Олли тоже следил, и за распорядителем, и за балконом, и за людьми, чье недовольство крепло.
Двое на арене?
И драться не хотят?
Ату их…
— Аану, — голос Олли дрогнул. — Я знаю, что она сделает.
И я знаю.
Видела эту дорогу.
Но я не хочу вновь ступать на нее. Только… разве есть у меня выбор?
Я подняла голову, взглянув на золотую монету солнца, которая поднялась высоко. Жаль, что до лета не выйдет дожить. Глядишь, тогда бы я стала человеком.
Интересно, есть ли душа у хийси?
И если есть, то примет ли ее Пехто?
— Не думай о смерти, — зло сказал Олли. — Никогда не думай о смерти, если хочешь жить!
Хочу.
Но распорядитель уже возвращался. Он шел медленно, сгорбившись пуще прежнего, и я чувствовала безмерную усталость этого маленького человечка.
Он взобрался на постамент и, откашлявшись, — кашлял долго, захлебываясь, прижимая к животу руки, — произнес:
— Милостью кейне Пиркко… — каждое слово давалось ему с трудом, и пот градом катился по круглому лицу. Вытерев его рукавом, распорядитель повторил. — Милостью кейне Пиркко и по просьбе ее свое умение на арене покажет Янгхаар Каапо.
Рев был ответом ему.
В этот миг люди любили свою кейне.
Глава 48. Вопросы чести
Та, что стоит за спиной Янгара, прятала лицо под невесомым пологом ткани.
…кейне горюет по мужу, но не желает, чтобы люди стали свидетелями этого горя.
Ей не по нраву был яркий солнечный свет. И холодная рука крепче сжимала локоть.
…привязь.
…кейне простила Янгхаара Каапо и приблизила к себе. Неспокойно нынче на Севере. Подняли головы Золотые рода. Потянулись к оружию. Но прежде чем обнажить его, пусть посмотрят, на чьих клинках трон держится.
Она холодна, несмотря на солнце, которое греет не по-весеннему ярко. И лунные камни бледнеют, теряя силы. Слабеет и привязь. Еще немного и…
…она чувствует свое бессилие и злится.
…когти впиваются в руку Янгара. А кейне подносят кубок, наполненный красной густой кровью.
— Хочешь? — она предлагает кубок Янгару, и он тянется, готовый попробовать. Но та, что стоит за его спиной, слишком жадна.
— Нет, тебе, пожалуй, не стоит, — она выпивает сама, глотает жадно.
…он так пил воду, выбравшись из красных песков великой пустыни. Глотал, давился, до рвоты, до вздувшегося живота, который, казалось, вот-вот треснет, а Янгар не способен был отойти от ручья.
И она, та, что стоит за плечом Янгара, осталась голодна.
Ей нужно больше крови.
С каждым днем.
И Талли, стоящий по левую руку от ее трона, отворачивается.
— Скажи, что ты готов для меня сделать? — та, что стоит за спиной Янгара, отбрасывает полотняный полог. И солнце отступает перед бездной ее глаз. Привязь становится прочнее.
Ненадолго.
Надо ждать.
И смотреть в ее глаза, позволяя вновь себя опутать.
— Ты еще сопротивляешься, — говорит она, проводя ладонью по щеке, и коготки расцарапывают кожу. Она слизывает капли крови и жмурится. — Сладкая… почему ты все еще сопротивляешься? Разве я не красива?
— Красива.
Ей нравятся зеркала.
И восхищение.
И страх.
Она готова выпить все, и сейчас тянет из Янгара силы. Но все же отстраняется с явным сожалением.
— Так что ты готов сделать для меня, Янгхаар Каапо?
— Все.
В ее глазах вспыхивает радость.
И камень, спрятанный на груди Янгара, наливается тяжестью.
— Тогда, — она вновь прячет свое лицо, поскольку солнце слишком уж яркое. — Тогда иди и убей этого зверя.
В ее руках клинок.
Янгару знакомы его тяжесть и синий булатный узор на стали.
— Возьми, — та, что стоит за его спиной, незримой тенью, проклятьем, больше не боится давать оружие. Верит? Или проверяет?
