Хазмат хорошо умел бороться со страхами.
— Дышу, — на ее виске билась синяя кровяная жилка. — Потому что ты рядом.
Пиркко-птичка… кто бы мог знать, какое сокровище скрывает Ерхо Ину.
И не жаль за него отданных камней. И сам Тридуба уже не выглядит врагом, скорее уж тем, кого стоит пожалеть: упорхнула Пиркко-птичка из Лисьего лога.
Села на ладонь к Янгару.
Как не спугнуть?
В подземельях нет ни дня, ни ночи. И факелы горят ровно. Но Янгар чувствовал, как стремительно уходит время. Скоро рассвет. Янгар научился определять его приближение еще в той, прошлой жизни. И сейчас отчего-то испытывал сожаление. С первыми лучами солнца откроются двери храма.
И по ту их сторону Янгара встретит новая родня.
Без радости, но по обычаю, расстелет Ерхо Ину дорожку из тростника. И коня подведет, черного, под алою попоной. А Кейсо приведет кобылицу серебристой масти.
Хороша она.
Тонкокостна, легконога и длинногрива. Янгар распорядился, чтобы гриву заплели в косицы, а косицы украсили драгоценными камнями. Чтобы попона златотканая до самой земли спускалась. Чтобы расписаны были охрой и басмой копыта…
Достойный дар для маленькой жены.
Понравится ли?
Придремала, обняв его за шею, и теплый нос уперся в плечо. Дыхание щекочет, и на сердце становится так легко, что Янгар не знает, что с этой легкостью делать. Ему хочется и смеяться, и кричать, и просто лежать, разглядывая лицо Пиркко…
…здесь нет рабов.
Не прав был Кейсо. Не оттолкнула дочь Ину, не уколола ядовитым словом.
Ласковая.
Приближение чужака Янгар ощутил кожей и, осторожно, стараясь не разбудить своего медвежонка, высвободил плечо. Перевернулся на живот. Подобрался, жалея о том, что из оружия при нем лишь руки… или вот до факела добраться можно.
— Господин, — шелестящий голос позвал из темноты. — Не гневайтесь, господин… меня послал ваш друг. Вставайте, господин.
Раб в серой хламиде не смел подойти близко и отворачивался благоразумно, не желая взглядом оскорбить супругу Янгара.
— Что тебе надо?
До рассвета есть еще время. И оно всецело принадлежит тем, кто ищет милости капризной Кеннике.
— Меня послал ваш друг, — чуть громче повторил незваный гость и обернулся в темноту прохода, словно опасаясь, что за ним следят. — Тот, который толст.
Кейсо?
— Он велел передать, что… — раб облизнул губы и съежился. — Что… вам надо уйти. Сейчас.
— Зачем?
Янгар встал.
То, что происходило сейчас, не укладывалось в обычаи.
— Он велел передать, что… у вас больше нет дома. И ваши гости… не гости вовсе, — с каждым словом раб отступал в темноту. — И что утром у ворот храма вы встретите смерть.
— Стой.
Раб остановился, прижимаясь к стене.
— Господин. Пожалуйста. Если меня здесь увидят…
Сколько Кейсо заплатил этому человеку, чтобы он, отданный под крыло храма, нарушил его законы? Гости, значит… дома нет… и утром за воротами… а жрецы… что жрецы? Они не отвечают за происходящее вне стен храма. Знали? Возможно.
Вмешиваться не будут.
— Поспешите, — прошептал раб.
Янгар погасил алое пламя бешенства, которое рванулось, желая смерти, не важно, рабу ли или же предателю Ерхо Ину. Сначала одному. Затем — другому.
Или другой, которая спала, утонув в меховых покрывалах.
Один взгляд на нее, и ярость отступила.
Быть может, раб солгал или перепутал? Не способен же Ерхо Ину желать зла собственной дочери. Не рискнет разломить ее судьбу пополам.
— Идемте, господин. Спешить надо.
Раб прислушался к темноте.
Уходить? Пожалуй, вот только Янгар должен забрать кое-что свое.
Он подхватил Налле на руки, и когда она вздрогнула, сказал шепотом:
— Это я.
— Уже пора? — сонная, она была мягка и беззащитна.
— Пора, — Янгар коснулся лба губами. — Обними меня.
Обняла. И ничего не спросила, когда Янгар понес ее не к отделанным медными пластинами вратам, которые должны были открыться незадолго до рассвета, но в боковой неприметный проход. Только прижалась сильнее. И сердечко стучит-стучит…
Темно.
Янгар хотел взять факел, но раб замотал руками и вытащил из-под полы свечной огрызок, оплавленный, грязный. И огонек, рожденный им, был слаб.
Но хватило. Сказалась Хазматова выучка.
Раб шел быстро, ступая беззвучно, настоящая храмовая крыса, из тех, о существовании которых не задумываешь, пока однажды не переступаешь границу крысиного мира. И вдруг кольнул страх: а если не Кейсо отправил посланника? Если как раз-то Ерхо Ину, тесть дорогой? Или кто-то из гостей, благо, найдутся желающие оставить Черного Янгара в подземельях.
И не извне удара ждать следует, но со спины.
Слух обострился.
И обнаженная кожа ловила малейшие токи воздуха.
Ничего. Никого. Только раб и свеча в его руке. Только дрожащая девочка, которая вцепилась в Янгара. Ей куда страшнее, и ему хочется успокоить, сказать, что все обойдется. Но слова разрушат тишину.
Но вот раб остановился перед дверью, обыкновенной, дубовой, на тяжелых завесах. Он скользнул в нишу, выдолбленную в стене и сжался.
Привратник.
И старый, если позволено без цепи гулять.
Или опытный, научившийся избавляться от цепей так, чтобы этого не заметили.
Сколько обещал ему Кейсо за помощь? Много. Столько, чтобы хватило рабу на новую жизнь. И ведь Кейсо не сегодня его нашел, но много раньше, спеша упредить несуществующую опасность.
Дверь отворилась беззвучно.
Снаружи было темно. До рассвета осталось всего ничего, и скоро темнота поблекнет, прорежутся в ней сизые нити рассвета.
Кейсо ждал на поляне. С лошадьми. Вот только не было ни черного жеребца, ни серебряной кобылицы. Переминался с ноги на ногу тяжелый битюг Кейсо, встряхивал головой, грыз удила. Рядом с ним виднелся бессараб чалой масти, купленный Янгаром за исключительную выносливость.
Сам Кейсо сидел на пеньке, расставив колени, и начищал любимый палаш полой халата.
— Держи, ж-жених, — Кейсо кинул тюк с одеждой. — И поторопись.
Сам он был в парчовом желтом халате, местами продранном. И по золотым гиацинтам расплывались алые пятна крови. Из широких рукавов, разрезанных едва ли не до локтя, выглядывали ножны метательных ножей. И были они пусты.
Кейсо же вернулся к прерванному занятию.
