А уж с ладьей… груз могли бы и снять.
…схлестнулись Ерхо Ину и Каапо на Берсеневой пустоши. И много людей полегло, но еще больше осталось. Щедр Каапо к своим воинам. И многие желают встать под его стяги, особенно те, кому иная судьба на роду написана. Всех берет Каапо, хоть бы вольных хлебопашцев, охотников или даже бывших рабов, которые, говорят, равны…
Нахмурился Вилхо: нехорошо, когда люди забывают о той судьбе, которая им богами предначертана. Пойдут хлебопашцы воевать, да кто тогда на полях останется?
…вгрызается Каапо, словно бешеный волк, в земли Ину. Отхватывает кусок за куском. И объявляет своими по праву добычи. Прибывает у него земель. И скоро затрещит, переломится хребет Ину. Не станет великого гордого рода…
Покачал головой Вилхо.
Не жаль ему было рода, но… остальные запомнят, что не вмешался кёниг, и злобу затаят. А хуже всего, что Янгхаар Каапо уверится, будто бы во власти его подобное творить.
И земель у него прибудет.
И людей.
И золота.
И как знать, какие мысли поселятся в этой непокорной голове?
Верен был до того дня Янгхаар, но ведь говорят, что сколько волка ни корми, а собакою не станет. И не выйдет ли так, что однажды решит Черный Янгар, будто бы достаточно силен, чтобы пойти на Олений город? Лишить Вилхо законного трона?
Он ведь презирает кёнига.
Пытается скрыть, да… Вилхо умеет глядеть. И сколько раз случалось ему видеть насмешку в черных глазах. Удивление. Мол, как это вышло, что столь немощное создание правит Севером?
Нет, нельзя дать роду Ину иссякнуть.
И нельзя позволить Янгхаару в полную силу войти.
Но вот остановился паланкин у дверей в тронный зал. Откинули рабы полог, и вновь залюбовался Вилхо: два золоченых оленя сплели рога в вечном противостоянии. Сверкали грозно сапфировые их очи. И клонилась под копытами изумрудная трава.
Хороши были двери.
И гордился ими Каррту-шаом, хозяин Побережья, гордец, которых мало.
Но и он склонился перед волей Вилхо да мечом Янгара.
Сам прислал дивные двери в дар.
А с ними — подводы с золотой и серебряной утварью, китовым зубом и железным деревом, что растет на холодных северных берегах.
Двери отворились медленно. И слуги, поддерживавшие Вилхо, поспешно отступили.
Протяжный сип рогов возвестил о появлении кёнига, и все, кто находился в зале, опустились на колени. Вилхо шел по красной дорожке, щедро усыпанной лепестками роз, и считал шаги, жалея лишь, что трон его столь высок.
Девятнадцать ступеней скрыты в золотой горе.
И каждая дается с трудом.
Но здесь Вилхо не покажет слабости. Он опустился на подушки и с немалым облегчением откинулся на жесткую спинку. Руки привычно легли на подлокотники, оживляя скрытые внутри махины трона механизмы.
— Встаньте!
Голос его, преломленный в латунных патрубках, разнесся по залу. Казалось, он исходил со всех сторон сразу, и люди, прежде во дворце не бывавшие, испытывали страх и трепет.
Солнечный свет окутал Вилхо, и знакомо заслезились глаза.
Ничего, Вилхо потерпит, зная, что те, кто взирают на кёнига снизу вверх, будут поражены сиянием, что исходит от его фигуры. Он же, глядя на подданных сверху вниз, не узнавал никого. Да и то, многие желали взыскать милости кёнига. И потянулись просители.
По одному подходили они к подножию трона, падали на колени и, склонив голову, излагали просьбу. А советник, стоявший здесь же, доносил слова до Вилхо.
Просьбы были обыкновенны и скучны…
…споры.
…тяжбы.
…из-за земли… из-за воды… из-за наследства, имущества…
И Вилхо, позволив просителю выговорится, взмахивал рукой, давая понять, что просьба услышана. Он желал быть хорошим кёнигом, внимательным к нуждам подданных своих, и оттого проводил часы на жестком троне. Правда, просьбы, такие одинаковые, никчемные, почти сразу забывались.
Но на то и были у Вилхо советники, чтобы судить его именем.
Сегодняшний прием был обыкновенен.
И Вилхо изрядно заскучал. А заодно уж спину стало прихватывать, несмотря на уверения лекаря, что стоит надеть пояс из собачьей шерсти, и Вилхо разом полегчает.
Пояс натирал поясницу, она прела, и шерсть кусалась.
К вечеру, небось, пойдет по бледной коже сыпь.
Лекаря надо гнать взашей… и нового найти.
А лучше нескольких. Вилхо нравилось слушать, как они спорят.
— Мудрейшего кёнига прошу вас о милосердии, — этот голос выдернул Вилхо из раздумий. Был он звонок, словно песня жаворонка. — Не за себя прошу, но за отца…
У подножия трона, на коленях, вытянув белые руки, полные алмазов, стояла девушка.
— Я кладу к подножию вашего трона окаменевшие мои слезы…
…камни сыпались сквозь пальцы. Но не на них смотрел Вилхо, но на деву.
Во дворце было множество женщин, желавших снискать милость кёнига. И в прежние времена Вилхо бездумно тратил себя на них. Кто бы объяснил ему тогдашнему, жадному до жизни, что с мужским семенем уходит из тела живительная сила.
Много лет уже, как берег себя Вилхо. И постель его пустовала тридцать ночей из тридцати одной. Да и в ту, дозволенную лекарем для естественной разрядки, Вилхо старался проявлять сдержанность.
Но сейчас, глядя в синие, яркие, словно сапфиры, глаза, он готов был забыть обо всем.
— Встань, — сказал он. — Подойди.
И девушка поднялась с колен.
На ней было простое белое платье, которое лишь оттеняло удивительную красоту ее. Чем ближе подходила девушка — а поднималась она по ступеням медленно, позволяя Вилхо разглядеть себя — тем быстрее стучало сердце его.
— Мы желаем знать, кто ты.
— Пиркко Ину, — ответила она шепотом, который слышал лишь кёниг. — Несчастная дочь, чье сердце разрывает отцовское горе. Сестра, чья судьба — оплакивать гибель братьев.
Сама она опустилась на колени у ног Вилхо. И глянув в глаза, добавила:
— Твоя раба, если того пожелаешь…
— Чего же ты хочешь?
— Отзови Янгара.
— Разве не по праву он мстит?
Опустились ресницы. И полыхнули щеки румянцем.
— Я женщина, — тихо сказала Пиркко-птичка. — Разве понимаю я что-то в мужских делах? Мне ли думать о праве, когда вот-вот лишусь я и отца, и братьев, и всех родных, которых имею. А сама стану наложницей человека, измаравшего руки в их крови.
Наложницей?
Вскипела кровь Вилхо.
