Кем был бы Янгхаар Каапо без своего кёнига?
И чем же он платит за ласку?
Тем, что смотрит, не пытаясь скрыть брезгливость? Или тем, как явно демонстрирует, что отвратительны ему прикосновения Вилхо? Сам кёниг?
Неповиновением?
И как скоро оно в открытый мятеж перерастет?
— Он нужен мне, — сказал Вилхо, позволяя вытереть винные пятна с кожи и халата. Кольнуло обидой: испорчена дорогая ткань, а все из-за дикаря, который так и не сумел своим стать.
— Зачем? — Пиркко поднесла новый кубок.
Когда он вновь стал пить вино?
…а какая разница.
Разве кёниг не может делать то, что пожелает?
Может. Это говорили синие глаза Пиркко.
— За тобой стоят верные люди… и разве не будет достаточно их, чтобы твой покой сберечь. Отпусти Янгара, если так уж ему свободы хочется… только пусть за ним приглядят.
Мизинец Пиркко рисовал узоры на груди кёнига. И сердце замедлялось, наливалось странным холодом. Мысли и те становились тягучими.
…хотел возразить кёниг, но лень стало.
И то, рука лежащая на груди, была странно тяжела.
Подумалось вдруг, что правду говорит Пиркко.
Получит Янгхаар свободу, коль желает. А служить Вилхо будут иные, верные люди, которые видят кёнига. Что же до этого отступника, то… Вилхо позволит ему жить так, как хочется Янгару. Если, конечно, сам Янгар не умышляет дурного против кёнига.
И успокоился он.
А Вилхо обратился мыслями к другому весьма важному делу.
— Я отдал твоему отцу пятьсот золотых монет за тебя, — сказал кёниг, целуя тонкие пальчики женщины, кто в скором времени будет названа его женой. — И он принял…
— Как он мог отказать тебе? — ответила Пиркко.
И улыбнулась.
Она была счастлива: все шло именно так, как должно.
…не солгали тени. И невысокую плату с нее взяли, да если бы и больше попросили, то что с того? Чужой крови не жаль. Пусть льется, а с нею пусть прибывает сила Пиркко.
Мой муж вернулся в начале зимы. А та медлила, словно ждала именно его. И я, каждый день выбираясь к оврагу, бродила, принюхивалась, пока не истаял призрак его запаха. Первые холода спаяли листву в плотный хрустящий панцирь. Он разламывался под моим весом, и острые иглы льда впивались в лапы.
Но я возвращалась.
Вновь и вновь.
А когда почти поверила, что Янгар ушел насовсем, он вернулся. Только не к оврагу. Сонный лес сказал мне, где искать его.
Поляна.
Белое полотнище первого снега. И налет инея на камнях. Слюдяными узорами украшены стволы черных деревьев. Ветви кустарника в ледяной броне торчат, словно копья.
Луна спустилась низко.
Полная. Округлая и цвета ярко-желтого, она напоминала мне головку сыра.
Света она давала много. И в нем, зыбком, кожа Янгара казалась черной. Он был обнажен до пояса, и белые шрамы причудливым узором покрывали кожу. Босые ноги оставляли следы на снегу. И толстые косы метались, словно змеи. В руках Янгар держал палаш. Широкое, чуть изогнутое лезвие. Благородный узор булата. И тяжелая простая крестовина рукояти. Клинок скользил, беззвучно рассекая воздух.
Быстро.
И еще быстрее.
По темной коже летели капли пота. И я слышала спертое тяжелое дыхание.
Янгар танцевал на поляне давно.
Он устал, но не позволял себе остановиться. В нем звучало эхо войны, и я слышала, как он борется, пытаясь унять его голос.
И да, я узнала его раньше, чем увидела.
Просто сердце вдруг екнуло и замерло в груди. А потом застучало быстро, испуганно. Нынешний, Янгхаар Каапо был чужим для меня. И я остановилась. Нет, я не боялась, что Янгар заметит меня: завеса туманов была надежна. Но он вдруг замер, повел головой и, отбросив за спину тяжелые косы — все еще числом семь — вдруг повернулся ко мне. Янгхаар Каапо смотрел мне в глаза, хотя я была готова поклясться, что не видел.
Я же медлила. Пряталась.
— Кто здесь? — спросил он шепотом.
И шелест ветра был ответом.
— Это ты, маленькая медведица? Выходи.
Наверное, я могла бы.
Достаточно сделать шаг, выбраться из тени и отбросить туманы за спину. Они вдруг стали тяжелы, как саван, и пахнут так же, тленью.
— Пожалуйста, — мягко попросил Янгар.
Надо, но… почему медлю? Чего жду?
— Это ведь ты. Я знаю, что ты, — ладонь Янгара скользнула по клинку. И тот засиял, отзываясь на ласку хозяина. — Почему ты не выходишь?
Не знаю сама. Держит… предчувствие?
— Что ж, дело твое. Только не исчезай, ладно?
Он провел тыльной стороной ладони по коре дуба, стирая иней. И лбом прижался, точно у дерева искал утешения. Янгар стоял так долго, и мне было неловко оттого, что я стала свидетелем такой его слабости. И когда палаш, выпав из руки, слабо зазвенел, мой муж очнулся.
Он осматривался с удивлением, словно не понимал, где находится и как попал на эту поляну. А я ждала, предчувствуя, что скоро случится нечто важное.
— Стой, — голос Янгара заставил вздрогнуть.
В первое мгновенье я решила, что он все же увидел меня, но потом поняла: смотрит Янгар в противоположную сторону.
Три березы росли из одного ствола. Некогда единое, дерево попало под удар молнии, но не умерло, а переродилось. И в сплетении корней его свила гнездо саайо, легконогая пожирательница снов.
Я слышала ее, как слышала всех существ в моем лесу.
И полуночный тихий плач, что так похож на скрип половиц.
И голод ее, который невозможно было удовлетворить даже на мгновенье.
И страх, когда налетела та последняя осенняя буря, едва не вывернувшая березы.
И сейчас — сладкое предвкушение.
Саайо чуяла человека, который — вот глупец — выбрался на лесную поляну при полной луне. На его поясе сталь, но он к ней не потянется: саайо умеет ладить с людьми.
Она ползла к босым ногам Янгара, слалась поземкой, белой гадюкой, которая нежно касалась ступней. И те синели, лишаясь тепла. Саайо же, выпустив тонкие лозы, карабкалась выше. Теперь она пела, и я сама, завороженная, слышала голос ее, который уговаривал отбросить страх. И про осторожность забыть.
…закрой глаза, Янгар.
…закрой и послушай, что шепчут тебе снежинки. Слышишь звон? Серебро летит из продранного мешка Йоллоу-нину, зимней старухи. Все лето она копила, монетку к монетке, лепесток к лепестку. Собирала приданое для дочери, которая столь страшна, что никто из богов не желает брать ее в жены. И старуха надеется, что серебро поможет.
