— Пойдем со мной, пожалуйста…
— Нет.
— Почему?
Молчание. И тень все еще скрывает ее лицо.
— Зима началась. Ты замерзнешь.
Смеется и качает головой.
— Мне больше не страшен холод. И с голоду я не умру. И… — она упирается лбом в его плечо, говорит еле слышно. — Здесь мой дом.
— Здесь был дом.
— И есть.
Она упряма, его маленькая медведица. И Янгар с трудом сдерживает желание увезти ее силой.
— Башня непригодна для жилья.
— Только если ты — человек, — возражает она и, раскрыв ладонь Янгара, прижимает к груди. — Слышишь?
Ее сердце бьется так медленно.
Горько.
И снежная горечь тает на губах.
— Позволь мне остаться. Пожалуйста.
Сила все испортит.
И маленькая медведица прячется под его рукой, а на рассвете, желтом, как стекло потерянного витража, она просит:
— Возвращайся.
— Обязательно, — Янгару хочется коснуться лица или хотя бы взглянуть на него, но он держит слово. — Я вернусь. И тебя верну.
Поверила?
Вряд ли.
Но когда Янгар уходил, в окне Белой башни горел огонек…
Глава 27. Враги и союзники
Вилхо дремал, положив голову на колени жены. И сквозь дрему слышал нежный ее голос. Пела Пиркко песню о любви и предательстве, перебирала редкие волосы кёнига, гребнем выглаживала, вытирала пот с белого его лба.
И когда приоткрывал Вилхо глаза, взмахивал рукой, подносила ему чашу с вином.
Сама же вкладывала в вялые губы куски жирной гусиной печени, до которой кёниг большим охотником был. И по взмаху руки Пиркко спешили слуги накрыть стол.
Разлеплял кёниг ресницы, зевал, протягивал вялые руки, позволяя поднять себя.
И Пиркко укладывала подушки под локти, приговаривая:
— Так тебе будет удобней.
Она была мила и заботлива, маленькая его жена.
И Вилхо с умилением смотрел на нее.
Радовалось сердце. Вздрагивало. Правда, порой болезненно перекатывалось в груди. И тогда думал Вилхо, что следовало бы кликнуть лекаря, а лучше двух. Но ловил в глазах жены беспокойство и отгонял недобрые мысли.
Он ведь не стар еще…
…отец его тоже здоровьем не мог похвастать, но до шестого десятка дожил. А Вилхо только-только четвертый пошел.
— Попробуй, — Пиркко поднесла серебряную ложечку к губам мужа. — Паштет из четырех видов печени, сдобренный черносливом и булгарским орехом.
Жирный. Сладковатый.
И тает на языке.
— А это утиные язычки, в клюквенном соусе… и пироги с начинкой из певчих птиц… морские моллюски…
Моллюски Вилхо не нравились, но от них, говорили, прибавляется мужской силы. И Вилхо, стыдясь этого своего желания, заставлял себя съедать по дюжине улиток ежедневно.
Хороша была Пиркко.
Только ночи с нею обессиливали. И сны после виделись мутные, тяжелые.
— Говорят, — сама она ела мало, твердила, что женщине и не надо больше. И вина лишь пригубила, отставила чашу да мизинцем капельку красную с губы стерла. — Янгхаар вернулся в Олений город.
Потянувшись, подняла кейне серебряный кубок, украшенный крупными опалами. Он был слишком велик для нежных рук ее. И Вилхо поспешил избавить ее от ноши.
Вино имело странный вкус, знакомый смутно…
— Говорят, что уже семь дней, как вернулся, — добавила она задумчиво.
Семь дней?
— Но если так, то разве не должен был он первым делом поклониться тебе, мой муж? — обида звучала в нежном голосе Пиркко. И глаза ее потемнели от печали. — Поздравить… и объяснить, где же пропадал? Отчего не явился на нашу свадьбу?
— Должен.
Вилхо не желал думать о Янгаре.
И вообще думать.
Он хотел и дальше наслаждаться покоем. И упал бы на подушки, забывшись нервным сном, когда б не тяжесть чаши в руках, и гнев, что вяло вспыхнул от слов его.
— Значит… — Пиркко на мгновенье прикусила губу. И брови ее сошлись над переносицей. — Значит, верно говорят, что Янгхаар проявил неуважение к тебе?
Она укоризненно покачала головой. И зазвенели золотые цепочки, скреплявшие темные волосы Пиркко. Гневно сверкнули алмазы ее ожерелья.
Вилхо вздохнул и чашу сунул в руки раба.
— Я сам позволил ему уйти, — сказал кёниг, приподнимаясь на локте. Собственное тело за прошедшие дни отяжелело. Ноги стали опухать, и кровяные жилы выползли под самую кожу. Они сделались темны, и даже ежедневные кровопускания, от которых оставались длинные саднящие раны, не помогали.
И эта боль смешалась с раздражением.
Снова Янгар.
Ушел? Пускай. Но зачем вернулся? Что ему, сбежавшему от своего кёнига, понадобилось в Оленьем городе? И отчего — права Пиркко-птичка — не появился он во дворце? Не поклонился, не прислал подарка, словно и вправду презрение выражал…
…а ведь так и подумают.
…решат, что ослабели руки Вилхо, не способны более удерживать собственный меч.
Осадить надобно Янгара.
— Ты должен поговорить с ним, — Пиркко прижала руки к груди. Крошечные ладошки, унизанные драгоценными перстнями, легли на ожерелье, золото с золотом слилось. — Объяснить, что неправильно поступать так, как поступает он… что Янгар подает дурной пример…
…и сегодня он отвернулся от кёнига, а что будет завтра?
Не дремлют Золотые Рода.
И только покажи слабину — ударят по подножию трона, желая одного — избавиться от власти того, кого втайне презирают.
— Я не желаю ему зла, — коснувшись поредевших волос мужа, сказала Пиркко. От нее хорошо пахло, и кёниг смежил веки, позволяя себе насладиться недолгой этой лаской. — Но я беспокоюсь о том, что скажут про тебя, мой муж.
Сам поднялся Вилхо с постели. И новый кубок, поданный супругой, одним глотком осушил. Странная тревога грызла его изнутри.
Презирают.
И ненавидят.
Не обманет хитрое устройство золотого трона тех, кто видел изнанку дворцовой жизни. И сколько найдется тех, кто поддержит Янгара, если вдруг решит он бунтовать? Не из любви к нему, но из желания пошатнуть власть Вилхо, а то и вовсе лишить его короны.
Не Янгару отдадут… он глуп… думает, что сумеет удержаться наверху? Ничуть… используют, а после и от него избавятся…
…первым надо ударить.
Кому нужен меч, который перестал разить?
