— Она не настоящая была?
— Конечно, госпожа медведица. Медь позолоченная. А камни — стекло. Я пытался объяснить, но где там… разве ж малыш от такой красоты откажется? Или поверит, что его обманули?
— Я… с-знал… — этот шепот едва не потерялся в шелесте огня.
— Знал он… — ворчит Кейсо, подхватывая ступку. — Знал… бестолочь ты этакая. Убить тебя мало…
Черный Янгар попытался улыбнуться.
В глазах его я видела боль.
И еще нежность.
— Ты… — он произнес это отчетливо. — Привез меня домой?
Кейсо, глянув на меня, ответил:
— Да.
Этой ночью каам нарушил данное мне слово, оставив нас с Янгаром наедине. И я, сидя на краю постели, вычесывала из черных волос последние чешуйки крови, пыталась заглушить голос его сердца.
А он просто смотрел на меня.
Янгхаар Каапо любил жизнь.
И цеплялся за нее, день ото дня вытягивая самого себя из колодца болезни. Он злился. И злость оставляла следы на его лице.
Он поджимал губы, сдерживая голос боли.
И пытался притвориться, что вовсе ее не чувствует. Но теперь я слышала его. А он, верно, слышал меня, потому что каждый вечер — лишь наступали сумерки, и Кейсо исчезал — шептал:
— Уходи, моя маленькая медведица.
— Нет.
— Уходи, — Янгар пытался встать, опираясь на искалеченные руки, шипел, кривился и встряхивал головой. — Уходи… не пощадят же… отпустили… им Печать нужна… поэтому и…
— Не уйду.
Здесь мой дом, единственный, который настоящий.
И здесь мой муж.
— Глупая, глупая медведица, — Янгхаар пытался сжать мою руку.
— Глупая, — соглашаюсь с ним.
— Я поправлюсь.
— Конечно.
— Нет, я совсем поправлюсь. Только до Печати доберусь… им она нужна… поэтому выпустили, чтобы привел…
Его шепот сбивается. И вот уже слов не различить. Янгхаар Каапо беседует уже не со мной, но с кем-то скрытым, чье присутствие я ощущаю кожей. И шерсть на шкуре дыбом становится, растут клыки и когти, но я заставляю себя успокоиться.
— Я отомщу, — это обещание звучит в полной тишине, и то, запредельное, чуждое даже для меня, удовлетворившись услышанным, отступает. Но Янгар повторяет вновь:
— Я отомщу…
А я, присаживаясь на пол рядом с его постелью, повторяю:
— Ты отомстишь.
Хорошо, что Кейсо уходит.
Не видит моих слез.
Глава 37. Возрождение
Янгхаар учился уживаться с болью. Она была разной.
Разноцветной.
Синей. Стеклянной, хрупкой в раздробленных костях. Горячей. Эта не умолкала ни на мгновенье, словно Ерхо Ину последовал за Янгаром в Горелую башню.
И порой, засыпая, Янгар слышал такой знакомый хруст.
Желтой. Медово-тягучей в разодранных мышцах. Порой она утихала, позволяя вдохнуть, но возвращалась с новой силой, затапливая сознание. И тогда уж Янгар не в силах был сдержать стон.
Рыжей, как пламя, на ожогах. Огонь оставил частицу себя, чтобы день за днем восстанавливать метки.
Порой Янгару начинало казаться, что он никогда не избавится от боли.
И не выдержит.
Но время шло.
И тело, изодранное, искалеченное, сращивало раны.
Он вдруг осознал, что жив, свободен и вернулся домой. Теперь, открывая глаза, Янгхаар видел кольца Великого Полоза, в чешуе которого спрятана Печать. И надо было лишь добраться до нее.
Тогда боль уйдет.
А раны затянуться.
И он станет таким, каким был прежде. Только злее.
— Снова думаешь о мести, — Кейсо менял повязки дважды в день, и на раны накладывал едкую смрадную мазь, которая приносила новую боль. Но следом давала облегчение.
— Да.
Врать не было смысла.
— Они, — голос еще был хриплым, да и говорить получалось с трудом. — Меня не оставят. Отпустили, чтобы привел… след… потеряли…
Но рано или поздно найдут его.
— Печать. Нужна.
Кейсо похудел и белая кожа его обвисла, а губы, лишенные обычной краски, казались неестественно бледными, выцветшими.
— Тайник здесь. Надо достать. Я буду здоров.
В тот момент, когда сумеет дотянуться до Великого полоза, предложив ему каплю своей крови. И можно попросить Кейсо, чтобы поднял, у каама хватит сил, но…
— Дело не в доверии, да? — Кейсо промывает раны на плечах, счищая корочку. — Знания опасны?
— Да.
Он верно все понял, старый верный друг.
— Я… дотянусь… поправлюсь… уйду…
Полоз тоже слушает.
— Увидят меня… поймут… пойдут следом…
…прочь от Горелой башни, в которой маленькая упрямая медведица отсчитывает дни, оставляя зарубки на дверях.
— Ты… останешься… присмотришь за ней. Ей… нужен кто-то рядом.
И Янгхаару нужно знать, что его маленькая медведица не осталась одна. Она ускользает днем и возвращается под вечер, сбрасывает полог тяжелой медвежьей шкуры, но по-прежнему скрывает лицо, не верит, что не портит ее тонкая нить шрама.
Она ступает легко и беззвучно.
И камень ластится к босым ступням. На них больно смотреть, потому как кажется — замерзает. И руки Аану холодны. Янгар греет их своим дыханием, но…
— Я не человек… — шепчет она.
— Человек. Уже.
— Еще нет.
— Но скоро.
— Наверное, — ей страшно заглядывать в будущее. И Янгхаар понимает этот страх. Защитить бы. От него. От людей. От самого себя.
— Сегодня двое, — присев у камина, пусть бы тепло огня ей недоступно, но Аану нравится смотреть на пламя, она рассказывает о том, что происходит за пределами башни. — Верховые… близко подошли.
Она вздыхает и признается:
— На них цвета моего отца.
— Ты его любишь? — Янгхаар должен знать наверняка, потому что… он все равно убьет Ину, но ему не хотелось бы причинять боль своей медведице.
— Когда-то думала, что да, люблю… или любила? — она пожимает плечом. Рыжая шкура вдруг сползает, ложится мягким ковром. И волосы, заплетенные в толстую косу, падают, рассыпаются, укрывая спину. Его Аану снова медлит, прежде чем надеть платье.
Или хотя бы сорочку.
— И мне очень хотелось, чтобы он любил меня. Я старалась быть послушной…
