К Янгару вернулась способность думать. И собственное тело он вновь чувствовал, прежним, полным, если не переполненным силой. А Печать лежала в руке, остывая.
— Вот так лучше, — Янгар подбросил ее на ладони и рассмеялся. Смех получился хриплым, сухим. И голос ломким. Мучила жажда и голод. — Намного лучше!
Он уйдет завтра.
И уведет за собой стаю охотников.
Он убьет Ерхо Ину и двух его сыновей. И дочь, которой нравится вкус чужой боли. В ее глазах слишком много тумана, чтобы можно было им верить. И кёниг, опутанный золотым голосом Пиркко-птички, тоже умрет от руки Янгхаара Каапо.
А летом Янгар вернется, чтобы забрать Печать и жену.
Присев у окна, Янгар наново научился дышать. Тело еще хранила отголоски подземного жара, и эта сила была слишком неудобна, чтобы пытаться совладать с нею.
И Янгар, прислонившись затылком к холодным камням, разглядывал свои руки. Целые. Живые.
Способные удержать клинок.
Шрамов и тех не осталось.
Он сжал и разжал пальцы. Провел ими по камню, по дереву, наслаждаясь этим прикосновением. И Белая башня отозвалась на него. Она тоже будет ждать лета.
— Присмотри за ними, пожалуйста, — попросил Янгар черного змея. — За Аану… она особенная. Но ты же знаешь, да?
В рисованных глазах Великого Полоза он увидел свое отражение.
Глава 38. Прощание
Дни идут.
Ночи догоняют.
И вороньем кружатся над Горелой башней чужаки. Я слышу их запах. И лес подсовывает следы, которые они стараются скрыть. Я знаю, что они пришли за Янгаром и, рано или поздно, но доберутся до заповедных, заговоренных троп.
Что будет тогда?
Мне было страшно.
За себя. За Кейсо, который старался притворяться веселым, за Янгара, что заперся вдруг в напряженном молчании, словно разом вдруг осознал собственную беспомощность. Теперь он целыми днями лежал, разглядывая черную змею. В негнущихся пальцах Янгар держал зеленый камень, тот самый, подаренный мной и чудом сохраненный.
Меня же не замечал. Оживал он лишь вечерами, когда я, присаживаясь рядом, просила рассказать историю. Тогда черные глаза вспыхивали, и Янгар оживал.
Не здесь, но в прошлом.
За краем мира, на берегу моря, среди бесчисленных прибрежных городков, где начинался великий путь через пустыню Дайхан. Я видела эти городки его глазами, неряшливые, живущие едино торговлей, полные самого разного люда. Сюда свозили рабов и диких зверей, полуденный розовый жемчуг и меха, ворвань, веревки, зерно, стекло… все, что только есть в мире.
Видела и пустыню. Она еще жила в Янгаре. Слышала шепот красных песков, которые днем раскалялись, а к полуночи остывали, покрываясь ледяной коркой.
Я была в предгорьях, где начиналась великая река, кормившая страну Кхемет. И вместе с Янгаром пила ее ледяную воду, не способная напиться. А потом шла дальше, вымеряя пройденный путь шагами. Сколько раз он сбивался со счета?
Память удерживала Янгара живым.
И он вновь и вновь вытаскивал из нее удивительные картины чужого мира.
Сколько это длилось?
Я давно перестала отмечать дни.
Однажды я вернулась в башню, принеся на шкуре чужой кисловатый запах. Черные пятна кострищ, которые уже не скрывали, подобрались вплотную. Еще несколько дней и…
…Янгар был во дворе.
Стоял.
Сам.
И широкий клинок палаша описывал круги над его головой.
— Давно надо было решиться, — спокойно сказал он и не обернулся. — Этот мир беспощаден к слабым.
Он снова стал прежним. Семь черных кос змеями спускались по плечам. И смуглая кожа блестела испариной. Выделялись на ней белые полосы шрамов, словно швы.
Я стояла и смотрела, не смея подойти ближе.
— Ты не рада, Аану?
Скользит клинок, ранит воздух… быстро и еще быстрее.
— Рада.
Но прозвучало тихо.
Он уйдет.
— Завтра, — Янгар все еще слышал мои мысли. — Я уйду завтра. И Печать заберу с собой.
А что со мной будет?
Янгар, опустив клинок, повернулся ко мне.
— Я бы хотел взять тебя с собой, — он преодолел расстояние между нами в два шага. И пальцами, сросшимися, целыми пальцами, коснулся щеки. — Или спрятать в надежном месте. Но я не знаю другого места, столь же надежного, как это.
Горелая башня возвышалась над нами.
— Я уведу охотников.
— Останься.
В башне хватит места для двоих… троих…
Янгар покачал головой.
— Или уедем? — я вцепилась в его руку, в собственную безумную надежду остановить войну. — Просто уедем и…
Куда?
К морю? Или за край его, тот, где раскинулись пески Великой пустыни?
Или дальше, в предгорья? В благословенную страну Кхемет?
Я видела отражение собственных мыслей в глазах Янгара. И еще башню, очистившуюся от копоти. Черные кольца Великого Полоза. Дом, который сгорел много лет тому. Видела незнакомых людей… и собственного отца, за спиной которого скрываются тени.
— Прости, маленькая медведица, — Янгар прижался лбом к моему лбу. И ладонь его лежала на затылке. — Я не могу отступить сейчас. Или твой отец. Или я. Вдвоем нам не жить. Не плачь.
— Не буду.
— И пообещай, что дождешься.
— Я уже обещала.
— Еще раз пообещай. А лучше два, — теперь он говорил мягко, и отпускать меня не собирался. А я прижималась к его груди, вдыхала его запах и снова отогревалась его теплом.
— Обещаю.
— И что не будешь уходить отсюда, пообещай.
— Не буду.
— А если кто-то появится, обернешься медведем.
— Ладно.
Я готова обещать что угодно, лишь бы он остался еще ненадолго.
— Маленькая медведица… — его губы ласкают шею. — Моя медведица… Аану…
Черный Янгар ушел на рассвете. Я не стала спрашивать, забрал ли он с собой Печать.
Вилхо был недоволен.
Его недовольство прорывалась в трясущихся подбородках, в голосе, который сделался визгливым, в причитаниях и стонах, выводивших Пиркко из равновесия. Порой, когда ее супруг все же засыпал, она садилась рядом — ему нравилось, что Пиркко заботится о спокойствии его сна — и брала в руку подушку. На лице ее появлялась мечтательная улыбка, взгляд делался туманным, а мысли рассеянными. Она представляла, как берет подушку и кладет ее на круглое, расплывшееся от жира лицо Вилхо. И давит…
