Было холодно.
И жарко. Испариной покрылась конская шея, и пот катился по спине всадника, который, привстав на стременах, свистел.
А плеть ласкала уже не воздух, но тугие бока солового жеребца. И тот, замедливший было шаг, вновь срывался в галоп. Конь ронял пену.
Всадник сдерживал ярость.
Успеть бы.
До леса. До Белой башни.
И назад.
Конь лег на опушке. Янгхаар пытался поднять его, но жеребец лишь хрипел и хватал горький воздух губами, словно желал ухватиться за него. Елозили копыта по грязи. И шкура была мокра, а конский пот давно уже окрасился красным.
— Прости, — Янгар ослабил подпругу и, примерившись, перерезал коню горло. Хлынула горячая кровь, и жеребец, дернувшись, застыл.
Лучше так, чем лежать и ждать волчьей стаи.
Волки по весне свирепы.
А люди и того хуже.
Знакомая тропа легла под ноги, и Янгар бежал, перепрыгивая через горбы корней, ныряя под ветки, задевая их. И вода летела на волосы, за шиворот. Одежда промокла насквозь, словно лес пытался охладить пыл безумца.
Не выходило.
Белая башня стояла на прежнем месте. Короной сомкнулись над вершиной ее ветви старых дубов, а толстое, неуклюжее какое-то тело, накренилось. Она была по-старушечьи неряшлива в убранстве из копоти, потраченном прорехами потеков.
И все же…
Янгхаар остановился.
После долгого бега стучало в висках. И рот наполнился едкой слюной.
— Здравствуй, — сказал он башне, и та, казалось, вздохнула, заскрипела.
Все как прежде. Почти.
Вот только дверь, им починенная, повисла на одной петле. И лестница сохранила следы чужих ног, словно жалобу. На стене отпечаток руки. И вот этой царапины не было.
Башня кряхтела, выставляя обиды.
Стекло.
И брошенный кусок ткани.
Угли из камина выгребли, рассыпали по полу, растерли подошвами сапог. В клочья разодрали шкуры. И табурет разнесли в щепу… кровать… камин и тот разворотили, и зев его чернел сквозною раной.
Ерхо Ину искал тайник.
А Великий полоз, свернувшись на потолке, наблюдал за ним.
— Я просил присмотреть за ней, — Янгар задрал голову. — Я знаю, что ты можешь!
Рисованные глаза змеи были мертвы.
— Почему ты позволил?
Молчание.
И добраться до потолка непросто. Приходится тащить колоду, в которой ржавел топор. И раскроив ладонь, Янгар прижал ее к змеиной теплой шкуре.
Печать упала в руку.
Камень. Живой камень. Четырехгранный некогда, но с обломанным краем, откуда отец отколол кусок для кёнига. Зеленоватый цвет. И гладкая, будто стеклянная поверхность.
— Неужели она настолько ценна? — Янгар поднес печать к змеиной морде. — Это твой дар. И я понимаю, что он важен. И что его следовало беречь, но… отдать за нее жизнь? Сначала отец. Потом дядя. Мама… остальные…
Великий Полоз разглядывал своего потомка.
— Странно, — убрав Печать в кошель, Янгар провел ладонью по шершавому потолку, убеждаясь, что Змей на нем все-таки нарисован, пусть бы и выглядел он живым. — Я понимаю, что без этого дара остался бы калекой, но… не будь Печати, может, все сложилось бы по-другому?
И золотых домов по-прежнему было бы тринадцать.
Янгар повернулся к окну.
Стояла бы усадьба в прежнем тяжеловесном ее великолепии. И голос отца доносился бы из приоткрытых окон. Стучал бы молот кузнеца… жизнь кипела бы.
А он? Кем бы он стал?
Наследником тринадцатого рода.
Прислонившись лбом к каменной стене, Янгар закрыл глаза. Он вычерчивал жизнь наново, вымарывая из нее смерть отца и разговор с дядей, ночной пожар и мамины обезумевшие от ужаса глаза. Дорогу. Чужой локоть, давящий на спину.
И золото тронного зала.
Боль, которой слишком много.
…загон для рабов. Толкотню у корыта с водой, которое наполняли поутру. Сухие лепешки. И растерянность: он не знал языка.
И место, в которое попал, было ужасно.
…первый побег. Палка в руке надсмотрщика.
…торги.
…и постепенное осознание, что так будет всегда.
…красные ковры пустыни Дайхан. Караван. Новый хозяин и новый рынок… много хозяев… арена… медведь.
Хазмат.
Столб. Цепь.
…танцуй, песий сын…
Кровь на песке, даже во снах только кровь на песке… и на атласных подушках.
Побег. Предгорья. Разбойники и их кривая, сведенная к острию клинка правда. Шакальи сотни, подобравшиеся вплотную. И привкус смерти на губах. Пустыня.
Путь к морю.
И оно, серо-синее, роскошное, необъятное. Оно встретило Янгара ударами ветра и преддверием бури. Небо выгнулось, и распластался чуть ниже облаков черный буревестник…
Не было бы.
Ничего этого не было бы.
Янгар сжал кошель, чувствуя сквозь ткань тепло печати.
Ничего.
Ни Кейсо. Ни Аану.
Ни Олли Ину, который упрямо не шел из головы.
А внизу Янгара ждали.
Талли Ину едва исполнилось двадцать, но выглядел он моложе и, пожалуй, меньше всего из детей Тридуба походил на отца. Талли был высок и тонок в кости, лицо имел девичье, округлое с пухлыми губами. И темная кудрявая бородка смотрелась на нем чуждой, словно бы приклеенной.
Талли Ину оседлал колоду и с задумчивым видом расковыривал трещину в ней. Узкие руки его были тонки, но рукоять ножа держали цепко.
— Меня ждешь? — поинтересовался Янгар.
— Тебя жду, — Талли нож выронил, но коснуться земли не позволил, подхватил на лету и в ножны вернул. Красуется.
— Не боишься?
Молод. И нагл.
Но не настолько, чтобы не осознавать опасности или полагать, что белая тряпка, которой он перевязал плечо, будет иметь для Янгара значение. Нет, не по собственному желанию Талли появился у Белой башни.
— Не боюсь, — Талли отбросил за спину косу, перевитую алой нарядной лентой. — У меня к тебе слово.
Он дернул хвост тряпки и, поднявшись, заговорил:
— Моя сестра…
…сестра?
…не Ерхо Ину, но сладкоголосая птичка с синими глазами, с губами, полными яда?
— …предлагает тебе сделку. Ей нужна Печать.
— Ей?
Янгар сделал шаг.
— Да, — Талли не попятился, лишь подбородок задрал. И в глаза глядит смело, с вызовом.
