– Видите его? – крикнул Ахав, как только довольно света разлилось по волнам.
– Ничего нет, сэр!
– Вызвать всех наверх и ставить все паруса. Он идёт быстрее, чем я предполагал. Брамсели! Да, надо было не спускать их на ночь. Но всё равно, теперь, после передышки, мы его живо нагоним.
Тут надобно сказать, что подобную упорную погоню за одним определённым китом, которая длится день и ночь и ещё один день, ни в коем случае нельзя считать явлением беспримерным. Ибо таковы удивительное искусство, порождённая опытом сила предвидения и непобедимая уверенность природных нантакетских гениев кораблевождения, что им довольно бывает при некоторых обстоятельствах одного взгляда на плывущего кита, чтобы предсказать с необыкновенной точностью и направление, по которому тот будет плыть в течение определённого времени, уже скрывшись из виду, и вероятную скорость его продвижения. В этих случаях, подобно лоцману, определяющемуся по какой-нибудь косе у себя в поле зрения, перед тем как уйти в открытое море и потерять из виду берег, на который он намеревается вскоре снова взять курс, только спустившись немного пониже; подобно этому лоцману, что стоит у компаса и определяет точное положение этой видимой косы, чтобы тем уверенней найти потом невидимый мыс, служащий целью его плавания; так же поступает и китолов у своего компаса, ибо после нескольких дневных часов погони и внимательного выслеживания, когда наступает темнота, скрывающая кита от людских взоров, будущий путь этого грандиозного создания в ночи так же ясен для проницательного рыбацкого взора, как линия берега для бывалого лоцмана. Так что в глазах искусного охотника даже сам бесследно исчезающий начертанный на воде след, вошедший в пословицу своей мимолётной текучестью, оказывается таким же надёжным, как и твёрдая земля. И как появление могучего чугунного Левиафана современных железных дорог стало настолько привычным в каждом пункте, что люди с часами в руках высчитывают его скорость, будто врачи пульс ребёнка, и уверенно говорят друг другу, что такой-то поезд прибудет туда-то в такое-то время; точно так же и мужественные уроженцы Нантакета вычисляют путь Левиафана глубин в зависимости от того, как именно он плывёт; и говорят друг другу, что через столько-то часов этот кит пройдёт двести миль и достигнет такого-то градуса широты и долготы. Но для того чтобы подобная проницательность в конце концов принесла необходимые результаты, моряк должен взять себе в союзники ветер и течение, ибо какая польза для заштилевшего или задрейфовавшего корабля, если он будет знать, что находится ровно в девяноста трёх лигах от своего порта? Отсюда проистекает множество тонких соображений касательно охоты на китов.
Судно неслось всё вперёд и вперёд, оставляя за собой на волнах глубокую борозду, подобно тому как пушечное ядро, посланное мимо цели, лемехом взрывает ровное поле.
– Клянусь пенькой и солью! – воскликнул Стабб. – Быстрое движение палубы прямо по ногам добирается тебе до самого сердца. Мы с кораблём оба храбрые ребята! Ха, ха! Ну-ка, пусть меня подымут и опустят спиной в море, ведь, клянусь морёным дубом, мой хребет – это киль. Ха, ха! мы оба ходим, не пылим и следов не оставляем.
– Фонтан! Фонтан на горизонте! Прямо по курсу! – вдруг раздалось с мачты.
– Верно, верно! – воскликнул Стабб. – Я так и знал, это уж неизбежно. Дуй-плюй что есть мочи, о кит! всё равно сам обезумевший сатана гонится за тобой! Дуди в свою дудку! надрывай лёгкие! Ахав перекроет плотиной твою кровь, как мельник перегораживает запрудой быструю речку!
И слова Стабба выражали чувства всей команды. К этому времени азарт погони взыграл, запенился в людях, как пенится забродившее старое вино. Каковы бы ни были те бледные ужасы и дурные предчувствия, что испытывали ещё недавно многие из них, теперь их не только скрывали из страха перед Ахавом, они и сами разбежались и рассыпались во все стороны, точно трусливые зайцы прерий, спугнутые бегущим бизоном! Души матросов были в руке Судьбы; и подхлёстываемые опасностями минувшего дня, и пыткой ночного ожидания, и ровным, бесстрашным, безоглядным бегом их бешеного корабля, летящего к своей ускользающей цели, всё неистовее рвались вперёд их сердца. Ветер, круто выгибающий каждый парус и влекущий судно невидимой, но неодолимой рукой, сам ветер казался символом той таинственной силы, что поработила их и подчинила безумной погоне.
То был уже один человек, а не тридцать. Подобно тому как один был корабль, вмещавший их всех; хотя его и составляли самые разнородные материалы – дуб, и клён, и сосна; железо, и пенька, и дёготь; – но все они соединялись вместе в один корабельный корпус, который мчался теперь своим курсом, направляемый и уравновешенный длинным срединным килем; точно так же и разные люди в этой команде: доблесть того, малодушие этого; порочность одного, чистота другого – всё разнообразие было слито воедино и направлено к той неизбежной цели, на какую указывал Ахав, их единый киль и властитель.
Снасти словно ожили. Верхушки мачт, будто кроны высоких пальм, были увешаны гирляндами человеческих рук и ног. Одни, уцепившись рукою за стеньгу, другой рукой возбуждённо размахивали перед собою; другие, прикрывая ладонью глаза от палящего солнца, сидели на самом конце раскачивающейся реи; мачты так и гнулись, унизанные гроздьями человеческих тел – вызревшим урожаем судьбы. Ах, как пристально вглядывались они в бескрайнюю синеву, выискивая в ней то, что должно было принести им погибель!
– Почему вы не подаёте голос, разве вы его не видите? – крикнул Ахав, когда в течение нескольких минут после первого возгласа сверху не раздавалось ни звука. – Поднимите меня. Вы ошиблись, матросы. Это не Моби Дик, если он выпустил вот так один случайный фонтан, а потом исчез.
Так оно и было; охваченные азартом и нетерпением, люди приняли за китовый фонтан какой-то случайный всплеск, что и было вскоре обнаружено, когда Ахав достиг своего обычного дозорного поста; ибо едва только успели закрепить на палубе за нагель свободный конец, как тут же Ахав задал тон целому оркестру, от которого задрожал воздух, словно от гула ружейных залпов. Раздался ликующий вопль из тридцати лужёных глоток, потому что на этот раз – и гораздо ближе к судну, чем вымышленный фонтан, всего в какой-нибудь миле впереди – собственной своей тушей показался сам Моби Дик! Не ленивым и праздным своим фонтаном, этим мирным родником, бьющим у него из головы, давал теперь знать людям Белый Кит о своём появлении; на этот раз он зрителям на изумление начал сам выскакивать из воды. На крайней скорости вырываясь из тёмных глубин, кашалот взлетает всей своей тушей высоко в воздух и, взбивая целую гору ослепительной пены, обнаруживает своё местонахождение для всех в радиусе семи миль и более. Разодранные в клочья яростные волны кажутся тогда гривой, которой он потрясает; и часто эти прыжки означают у кашалота вызов.
– Вот он выскакивает! выскакивает! – раздался вопль, когда Белый Кит хвастливо, точно огромный лосось, подлетел к небесам. И поднятая им гора брызг, так внезапно выросшая на фоне синей морской равнины и ещё более синего края неба, какое-то мгновение стояла, непереносимо сияя и переливаясь, точно ледник, а затем стала постепенно тускнеть, тускнеть, теряя первоначальный яркий блеск и облекаясь туманной мглистостью надвигающегося дождика.
