Итак, он бездельничал и отдыхал, и почти всюду, если не считать постели, его сопровождала Тростинка. Так повелевал хайритский кодекс гостеприимства: о родиче должен заботиться член семьи, желательно молодой, здоровый и красивый. Арьер был слишком стар, чтобы уходить далеко от дома, Ильтару и его жене хватало забот по хозяйству, а их первенец, шустрый восьмилетний парнишка, никак не подходил на роль гида. Эти обязанности взяла на себя Тростинка; она часто и подолгу жила у сестры и была прекрасно знакома с окрестностями Ильтарова града. Казалось, ей доставляет удовольствие целые дни проводить с южным родичем, свалившимся как снег на голову. Одинцов тоже не имел ничего против. Глядя на девушку, он вспоминал о Светлане, но без горечи, и сожалел лишь о том, что Тростинка не скрашивает и ночные его часы. Впрочем, он почти не сомневался, что дождется этого – в его распоряжении было еще четыре дня, вполне достаточно, чтобы уложить девушку в постель. Светлана затащила его к себе через пару часов после знакомства, но в Батре, надо полагать, обычаи были не такими вольными, как в Москве.
Он заметил, что жители пещерного града относятся к нему с подчеркнутым уважением. Сначала Одинцову казалось, что он обязан этим родству с хозяевами Батры; однако, как выяснилось, хайриты Дома Карот больше ценили его личные достоинства. Ситуацию прояснила Тростинка, заметив как-то мимоходом, что Перерубивший Рукоять был бы желанным приобретением для любого хайритского клана. Она, видимо, не питала обиды из-за того, что полукровка Эльс победил лучшего воина ее родного племени.
Прогуливаясь с девушкой среди цветущих батранских садов, пробираясь вслед за ней по крутым горным тропкам, Одинцов размышлял о том, что один-единственный ловкий удар сделал его героем. Он знал уже, и не только со слов Ильтара, что никому и никогда не удавалось рассечь стальным клинком упругую плоть дерева чель-иту; вероятно, об этом подвиге сложат саги, которые заодно обессмертят и Ольмера, его незадачливого противника. Как же хайриты ухитрялись вытачивать рукояти для своего оружия? Ильтар говорил, что для этого используются резцы из бесцветных и очень твердых камней, которые привозят из Айдена… Алмазы?
Впрочем, во время экскурсий в горы он никогда не успевал додумать эти мысли до конца; впереди легким танцующим шагом шла Тростинка, и шаловливый ветерок развевал короткий подол ее туники. Стройные бедра девушки и ее точеные колени имели несомненный приоритет перед тайнами хайритского оружия, особенно если учесть, что клочок ткани на ее ягодицах носил чисто символический характер. Соблазнительные округлости, открывавшиеся взгляду Одинцова, восхищали его гораздо больше, чем красоты батранской долины и мощные зеленые свечи редких деревьев чель-иту, которые показывала ему очаровательная спутница.
Он, несомненно, менялся, и перемены шли разом в двух направлениях. Как Одинцов уже заметил, волосы и глаза темнели, губы делались тверже, лицо приобретало более зрелые черты, нежели у юного айденского нобиля, и это было движением от Арраха бар Ригона к Георгию Одинцову. Но одновременно с этим происходила некая внутренняя подвижка от Одинцова к Рахи – или, быть может, к его собственной молодости, растраченной в джунглях Вьетнама, в бесплодных степях Сомали, афганских горах и ангольской саванне. Он не только засматривался на Тростинку, он чаще смеялся, легче шутил и, впервые за много лет, не думал о том, что ждет его завтра – новое задание, награда или выговор от начальства, шальная пуля или одинокая старость и печь крематория, куда он въедет под залп комендантского взвода. Но все это осталось в прошлом, осталось на Земле. В этом мире он молод и свободен!
Молодость! Как прекрасна молодость! Особенно если она вернулась каким-то волшебством, не отняв ничего из прежнего, ни памяти, ни ума, ни опыта. В такой счастливой ситуации больше ее ценишь и, твердо зная, что молодость пройдет, тянешься к ее дарам.
Например, к Тростинке…
Подумав об этом, Одинцов усмехнулся и, прикрыв глаза, на миг ощутил тяжесть тела девушки на своей груди. Он невольно поднял руки, чтобы обнять ее, но тут со двора донесся крик, спугнувший его грезы. Чертыхнувшись, он приподнялся на локте и выглянул в окно.
– Эльс! – во всю глотку вопил Ильтар – задрав голову, он стоял у крыльца. – Клянусь Двенадцатью Домами Хайры, ты проспишь собственную смерть! Ты не забыл, что мы собирались на охоту?
Одинцов вскочил, торопливо нашаривая одежду. Все снаряжение было заготовлено еще с вечера – два арбалета, две сумки, плотно набитые короткими стальными стрелами, кинжал, топорик и неизменный чель. Натянув высокие сапоги из толстой кожи, он свалил всю эту груду оружия на куртку, тоже кожаную, перехватил узел ремнем, взвалил на плечо и направился вниз, в главный зал пещерного града, завтракать.
Ильтар, уже сидевший за низким столом по правую руку от старого Арьера, приветствовал его неопределенным мычанием – рот у вождя был набит. Прожевав мясо, он сказал:
– Горные волки совсем обнаглели, задирают скот. Не иначе, как с ними колдун.
Одинцов, усаживаясь рядом, вопросительно приподнял бровь.
– Колдун? Разве у хайритов есть колдуны?
– У хайритов есть песнопевцы, и нам этого вполне хватает. – Ильтар бросил озорной взгляд на отца. – Колдун, про которого я говорю, вовсе не хайрит. Возможно, даже не человек.
– Так кто же?
– Увидишь. Мерзкая тварь, должен заметить, и…
– Кажется, вы решили съесть все запасы Батры? – раздался звонкий голос. Одинцов поднял голову – у дверей, затянутая в кожаную тунику, в таких же, как у мужчин, высоких сапогах, стояла Тростинка. С ее плеча свисали лук в чехле и колчан. Одинцов моргнул несколько раз, но прелестное видение не исчезло. Тогда он недоуменно уставился на Ильтара.
– Да, да, – кивнул головой вождь Батры, поняв невысказанный вопрос, – сестрица тоже идет с нами. Вчера нам с отцом пришлось выдержать целую битву… – Арьер, усмехнувшись, молча отхлебнул пива. – Она утверждала, Эльс, что не может отпустить тебя без охраны и защиты. Охота на горных волков, знаешь ли, опасное занятие.
Девушка топнула ногой и зарделась.
– И почему у этих мужчин такие длинные языки? – вопросила она, подняв глаза к потолку.
* * *
Они отправились сразу после завтрака – семнадцать мужчин, одна девушка и десяток тархов. Тростинка ехала с Одинцовым. Когда он уже вскочил в седло, она подошла к стремени и, как нечто само собой разумеющееся, протянула к нему руки. Подхватив девушку, он забросил ее на круп Баргузина. Сегодня второе седло было свободным – Чос не рискнул отправиться на охоту, поскольку стрелком был неважным.
Копыта тархов прогрохотали по выложенной гранитными плитами дороге, гулко процокали по горбатому мосту; стремительным галопом звери вынесли своих седоков на перевал и помчались вдоль речного берега. Животные за эти дни хорошо отдохнули и преодолели путь до тоннеля, что вел в Батру, часа за полтора. Когда охотники въехали на карниз, с которого Одинцов несколько дней назад впервые увидел батранскую долину, Ильтар, обогнув ярко освещенный вход в тоннель, погнал своего пегого по неширокой тропинке, резкими зигзагами поднимавшейся в гору. Всадники одолевали этот серпантин еще с полчаса; потом тропа стала ровнее – теперь она тянулась через карнизы на горном склоне, то ли естественные, то ли вырубленные рукой человека.
