Уже не обращая внимания на ворчание отца, Линдсей осторожно прошел вниз по коридору и рывком распахнул дверь своей спальни. Положив Анаис на кровать, он откинул накидку с ее лица. Пальцы Линдсея легонько пробежали по щекам любимой, и он принялся нежно нашептывать что-то, уговаривая ее проснуться.
– Давайте-ка я позабочусь о леди Анаис.
Линдсей узнал голос Роберта Миддлтона.
– Скорее сюда, Миддлтон! Она дышит, но все еще без сознания.
Роберт прошел мимо хозяина спальни и тут же повернулся, чтобы закрыть дверь, но Линдсей остановил его, преградив путь.
– Ваш брат сказал, что она больна. Что, черт возьми, он имел в виду? Она не болела ни дня в своей жизни.
– Ради бога, сейчас не время говорить об этом! – резко отозвался Роберт. – Многое изменилось с тех пор, как вы уехали, и есть вещи, которые вас не касаются. Ну а теперь не мешайте и позвольте мне позаботиться об Анаис.
Дверь комнаты с треском захлопнулась, и Линдсея накрыло ужасающее, мучительное ощущение, будто его только что выгнали из жизни Анаис. Задумчиво уставившись на глянцевую поверхность двери из вишневого дерева, он видел себя со стороны, стоящим снаружи комнаты, терзаемым неопределенностью. Его прихода больше никто не ждал. Сейчас он был лишь призрачной тенью, неясно маячившей вдали. Его уже не желали, в его присутствии более не нуждались.
Щелкнув, дверь в гостиную Линдсея закрылась. Напряжение – тяжелое и пульсирующее – наполнило собой атмосферу. Еще какой-то год назад их троица – Линдсей, Броутон и Уоллингфорд – предавалась бы праздности среди диванов и подушек, разбросанных по комнате.
Теперь же бывшие друзья стояли по отдельности, угрожающе расправив плечи, стиснув зубы. Прошагав к окну, Линдсей стиснул створчатую раму и посмотрел на слепящую снежную бурю, бушевавшую снаружи. Его взгляд тут же скользнул влево, в направлении фермы Лэнсдаун, места дуэли с Броутоном и гибели их дружбы.
Никакая честь не была защищена в том поединке. Никакой расплаты за свои ошибки Линдсей не понес. Ему оставалось только гадать, сожалел ли Броутон сейчас о том, что потратил впустую свой выстрел. Мог бы и убить соперника, оставив от него лишь кровавый след на влажной траве.
Бог знает, в конце концов, мужчины погибали на месте дуэли и за проступки менее тяжелые, чем то, что совершил Линдсей.
– Она не может оставаться здесь, – отрывисто сказал Броутон, принимаясь в волнении расхаживать по комнате. Его влажные сапоги безжалостно терлись о тонкие нити золотисто-синего персидского ковра.
– И где же, по-твоему, она должна оставаться? – спросил Уоллингфорд, потянувшись в карман пиджака за сигарой. – Возможно, ты не заметил, но на улице эта чертова метель, а девочка лежит без сознания на кровати в соседней комнате.
– Для нее это будет оскорблением – провести какое-то время в этом доме. Только не после того, что он с ней сделал!
– Ради всего святого, Броутон, – пробормотал Уоллингфорд, зажигая сигару. – Куда же, по твоему мнению, стоит направить бедняжку?
– Она могла бы поехать в Лодж. Роберт и его жена живут там всю зиму. Мой брат мог бы присмотреть за Анаис там, как следует о ней позаботиться. Маргарет наверняка обеспечит ей должный уход.
Пальцы Линдсея напряглись, еще сильнее вцепившись в деревянную раму окна. Анаис – в имении Броутона? Никогда! Линдсей, возможно, отныне и не заслуживает даже крошечного места в ее жизни, но он не мог так просто смириться с тем, что Анаис будет жить в доме Гарретта. Боже, он скорее умрет, чем будет изводить себя мыслями об Анаис, оставшейся с Гарреттом… С кем угодно, только не с ним!
– Подумай о том, какой разгорится скандал, Броутон, – возразил Уоллингфорд. – Никто и глазом не моргнет по поводу того, что семья Дарнби остановится у маркиза Уэзербийского. Каждому в графстве прекрасно известно о старинной дружбе между отцом Анаис и матерью Реберна. Но оставить Анаис с тобой, в то время как ее родители будут гостить у Уэзерби, – это точно не сработает, ты и сам должен это понимать.
– А какое тебе дело до небольшого скандала, Уоллингфорд? Помнится, раньше ты не был таким поборником морали, – огрызнулся Броутон.
Уоллингфорд насмешливо выгнул бровь.
– Видишь ли… – пожал плечами он, – у меня мораль мартовского кота. Все вокруг знают о моих дурных наклонностях. Я и не думаю их скрывать. Напротив, готов обсудить свои многочисленные любовные интрижки, но не думаю, что это действительно сейчас так важно. Если, конечно, ты не желаешь пойти по моим стопам.
– Черт тебя возьми, Уоллингфорд! Ты думаешь, это смешно? Пока ты был в отъезде, бесцельно шатался по Европе и Востоку, развратничая, напиваясь и делая еще бог знает что, многое изменилось! Очень многое изменилось с тех пор, как ты и этот… решили предаться своим порокам!
– Я так понимаю, что вы с Анаис стали так близки за прошедшие месяцы, что окрестные жители не будут удивлены, если она будет жить у тебя?
Каждая клеточка тела Линдсея томительно напряглась. Он не хотел слышать ответ Броутона. Просто не хотел думать об Анаис в постели Броутона.
– А почему ты не был в церкви, Броутон, со всей своей семьей? Судя по тому, что я видел, Анаис не была одета для приема гостей. Почему же тебя занесло в дом Дарнби так поздно, когда Анаис уже разделась и готовилась ко сну? – с нажимом спросил Уоллингфорд.
Линдсей вознес безмолвную благодарность другу, задавшему тот же самый вопрос, что крутился на его собственном языке.
– С каких это пор я должен тебе отвечать?
Уоллингфорд снова повел плечами:
– Это очевидно, не так ли? Банальное любопытство, пытливые умы жаждут пищи и все такое…
– Если бы тебя это как-то касалось, я бы обязательно тебе рассказал. Но поскольку это не твоего ума дело, я лучше придержу язык за зубами. Я, черт возьми, не вижу в этом ничего смешного, Уоллингфорд! – сквозь стиснутые зубы произнес Броутон, по-прежнему меряя шагами комнату.
Уоллингфорд усмехнулся:
– Ради бога, Броутон, ты всегда был занудой! Что ж, держи язык за зубами. Плевать на это, просто пойми, что для репутации Анаис будет более правильным и логичным, если она и ее семья останутся здесь.
– Он предал ее! – Линдсей поймал яростный взгляд Броутона, отразившийся в оконном стекле. – Он предал и меня тоже.
– И что, ты в самом деле думаешь, будто он был первым, кто это сделал? – осведомился Уоллингфорд, и его губы скривились в невеселой улыбке. – Неужели ты такой наивный? Ни за что не поверю! Ослепленный своей добродетельностью – возможно, но не простодушный.
– Объяснись.
– Ребекка Томас, – улыбнулся Уоллингфорд, закуривая сигару и выпуская в воздух облако дыма. – Неужели ты думаешь, что Реберн был первым мужчиной, которого она пыталась соблазнить?
Броутон что-то бессвязно пробормотал, его пальцы медленно сжались в кулаки. А Уоллингфорд невозмутимо продолжил:
