– Тебе нужно позаботиться об этом, Линдсей. Если не обработать ожог, в рану может попасть инфекция.
– Мне ничего этого не нужно. – Он сжал в ладонях ее лицо. – Только знать, что ты здесь, в тишине, со мной.
Анаис видела, каким сонным был Линдсей. Сколько же он выкурил? – спрашивала она себя.
– Ангел, – промолвил Линдсей, и его рука потянулась к завязке ее халата, – иди ко мне.
Она хотела этого. О, видит Бог, как же сильно она этого хотела!
Линдсей сел прямо и немного склонился к ней, проведя рукой по изгибу груди, выступавшей через шелк.
– Поднимись с этой постели и прогуляйся по мне среди этого дыма. Проползи по мне, совсем как этот дым, Анаис.
Она не двигалась, лишь закрыла глаза, наслаждаясь восхитительным ощущением его нежного прикосновения.
– Ты пришла в реальности, мой ангел, или ты – лишь видение, плод моего воображения? Я едва ли в состоянии это понять. И все же ты кажешься такой реальной, такой настоящей… Такой теплой и живой. Я могу чувствовать, как бьется твое сердце под моей ладонью. Я могу слышать твое дыхание. И все же я понимаю, что это, должно быть, сон, видеть тебя вот так…
И она поддалась, чувствуя, как тело невольно движется навстречу Линдсею. Что же она была за создание? Какая-то незнакомка в ее собственной коже, распутница, которая не могла сладить с собой, отвести пристальный взгляд, смело блуждающий по его мускулистой, искусной лепки груди и точеному животу? Дерзкая, развратная девчонка, втайне мечтающая, что он вырвет шелк из ее дрожащих пальцев и закончит начатое? Обманщица, хотевшая лишь одного – чтобы Линдсей овладел ею, несмотря на все эти слабые, напрасные протесты? И срывались-то они с губ лишь потому, что она никогда не смогла бы открыто признать, как хотела предаться страсти – с ним…
Было бы намного легче отмахнуться от своего чувственного желания избавиться от собственного навязчивого стремления к порочным утехам. Анаис нашла бы в себе силы сделать это прямо сейчас, если бы Линдсей оказался чудовищем, которым она так рьяно пыталась его представить. Она отвергла бы Линдсея, если бы он толкнул ее на диван, накрыл своим телом, прижался к ее протестующему рту.
Но это Линдсей отвергал Анаис. Он не прижимался к ней, жадно пожирая ртом, не вторгался беспощадным языком между ее губами. Вместо этого он лишь нежно поглаживал дрожащим пальцем раскрасневшуюся щеку Анаис, его глаза смягчились в отблеске свечи, когда он коснулся ее лица.
Линдсей прижался к ней, вдыхая аромат ее кожи, благоухание ее волос. Анаис чувствовала, как он легонько касается ее растрепавшихся локонов губами, как вытягивает пряди и берет пригоршню волос, как позволяет завиткам проскальзывать между пальцами, любуясь оттенками копны, сияющей в мерцании огня…
Анаис быстро, прерывисто задышала, ее рот приоткрылся, когда Линдсей прижался губами к ее лицу. Пощипывая кожу, его уста пробежали по ее лбу, чтобы скользнуть ниже, к ее щеке, потом вспорхнуть над переносицей и, наконец, скатиться к ее губам. Линдсей не говорил ни слова, не издавал ни звука. Анаис ощущала лишь тихое прикосновение его дыхания к своим трепещущим губам, чувствовала жар его взгляда, который жадно метался по ее лицу. Анаис замерла на месте, борясь с желанием поднять свой взор и встретиться с горящими глазами Линдсея. Но она твердо удержалась от этого, притворяясь, словно не была тронута, не попала под действие его чар, не оказалась в его власти.
Прикосновения Линдсея становились все более настойчивыми, и все же Анаис по-прежнему отказывалась смотреть ему в глаза. Напротив, она даже отвернулась, рассчитывая продемонстрировать свое отвращение. Но Линдсея это не убедило настолько, чтобы поверить, будто Анаис действительно питает к нему лишь презрение. О нет, он положил ладонь на горло Анаис и провел большим пальцем вдоль отчаянно пульсирующей поверхности кожи, умело разгадав ее обман.
– Как сладко ты порабощаешь меня, Анаис, – промолвил Линдсей. Ее губы задрожали, когда он провел по ним подушечкой большого пальца. – Достаточно одного лишь взгляда твоих прекрасных глаз, одной робкой улыбки твоего порочного, манящего рта – и я твой раб. Я всегда буду твоим рабом.
Линдсей запрокинул голову Анаис, чтобы она наконец-то взглянула в его глаза – глаза, замутненные опиумом и страстью, этой безрассудной, пьянящей, притягательной смесью, взывавшей к самым глубинам ее души. Анаис и подумать не могла, что когда-нибудь захочет Линдсея вот так! И все же она не могла бороться с вожделением, тяжело пульсирующим и бурлящим в ее крови. Она хотела его, прямо здесь, в его логове удовольствий. Она хотела этого Линдсея, его тайную сторону, о существовании которой доселе и не подозревала. И не было ничего, что могло бы защитить Анаис, уберечь от его чувств к ней, не существовало никакой страховки от падения в бездну наслаждения, никаких спасительных понятий о приличии. Опиум освободил Линдсея, сделал его раскованным, и Анаис желала этого – связи тел и блаженства… И никаких преград между ними.
– «Меня поразило, что люди способны умереть мученической смертью за веру – я содрогался при мысли об этом. Но это осознание больше не пугает меня – я готов пострадать за свою веру. Любовь – вот моя вера. Я готов умереть за нее. Я готов умереть за тебя».
Китс. Линдсей процитировал строки известного поэта из его письма, адресованного любимой, вспомнив каждое слово, даже сквозь окутавшую сознание дымную завесу опиума. Сколько времени прошло с тех пор, а он все еще помнил тот день у реки, когда подарил ей томик поэзии Китса! Линдсей читал Анаис стихи, когда они лежали на шерстяном пледе в окружении остатков их пикника. Линдсей коснулся ее губ, это был нежный, медленный, пылкий поцелуй, который обещал так много перед длительной разлукой. На следующий день он уехал в Кембридж, оставив Анаис воспоминания о том чудесном дне позднего лета у реки. Казалось, это было давным-давно, и все же Анаис вновь проживала те восхитительные мгновения так глубоко и ярко, словно это происходило вчера.
– Я лишь хочу, чтобы все было как прежде, как до того момента, когда я причинил тебе боль, – прошептал Линдсей, проводя рукой по ее бедру. – Мне очень, очень жаль, Анаис! Я повторял бы тебе это тысячу – нет, миллион! – раз, если бы знал, что это ослабит боль.
– Я знаю, ты сделал бы это, Линдсей.
Все, что было у него на сердце, красноречиво читалось в зеленых глазах. Анаис не могла ни отрицать это, ни притворяться, будто не понимает, о чем он говорит. Все его чувства, все страдания, вся боль сияли в этом взгляде, обращенном на нее.
– Как я могу все уладить? Какие слова могу сказать, чтобы тебе стало лучше? Что я могу сделать? Может быть, я покажу тебе это с помощью своего тела?
И Анаис окончательно сдалась. В ее чувственном желании не сквозило ничего постыдного. Она была женщиной, которой уже доводилось испытывать неземное блаженство, и эти ощущения не пропали. Она не забыла страсть, не забыла то, что чувствовало ее тело. И она сгорала от желания ощутить все это еще раз.
Ах, как же грешно, порочно было уступать своим страстям! Она фактически использовала Линдсея! Он находился под воздействием опиума. И мог потом даже не вспомнить, что говорил, чем они собирались заняться. Но с другой стороны, думала Анаис, если бы существовал хоть малейший шанс, что Линдсей все вспомнит, разве замыслила бы она нечто подобное?
