– Если бы ты только услышал меня…
– О, я прекрасно тебя слышу! Я не могу рассчитывать ни на какие права, потому что изменил тебе, потому что ты считаешь меня никчемным – из-за опиума. Предполагается, что у меня просто нет сердца, что мне будет решительно наплевать на то, что где-то в этом мире живет моя дочь – мне даже не собирались сообщать о ее рождении! Кем же ты меня считаешь, Анаис? Чудовищем? Неужели ты действительно считаешь, что мне было бы все равно? Боже, неужели ты собиралась скрывать это от меня… вечно?
– Гарретт сказал… – Анаис запнулась и замолчала, покачивая головой.
– Гарретт сказал – что?
Но она явно не собиралась ничего больше объяснять, предоставив Линдсею возможность самому разбираться с тем, о чем он только что узнал.
– Что сделано, то сделано, Линдсей. Пути назад нет – для каждого из нас.
«Спасибо тебе, Гарретт. Спасибо тебе за все…» – вдруг пришли ему на ум слова Анаис, сказанные ею в доме Броутона. Голова Линдсея запрокинулась, и он взглянул в лицо Анаис. Паника захлестнула его, когда разгадка пронзила сознание, хлынув подобно мощному приливу. Волны осознания захлестывали Линдсея одна за другой, врывались в его сознание, высасывая последние силы, словно вознамерившись терзать до тех пор, пока он не утонет.
В ушах зазвучали обрывки фраз, ставшие ключом к разгадке.
«Путешествовать так далеко, когда до даты родов остается всего ничего, миссис Миддлтон, да еще в такую пору?»
«Никто из нас не предполагал, что мне придется так рано разрешиться от бремени… конечно, я была с Робертом…»
«Мы связаны крепкими узами, Анаис. Узами, соединившими нас навеки…»
И Линдсей вспомнил о тревоге и неловкости Маргарет Миддлтон тем вечером в гостиной, когда он едва удостоил вниманием ее ребенка. Вспомнил, как Миддлтон с женой обменялись взглядами, в которых сквозила нерешительность. А что же Анаис, она выглядела обеспокоенной? Она хотя бы видела ребенка?
Эта мысль прочно засела в мозгу Линдсея. Он не мог стряхнуть ее, и чем дольше думал об этом – о несправедливости и собственном бессилии, – тем все больше выходил из себя. Вспыхнув от ярости, он взревел:
– Ты отдала мою дочь Роберту Миддлтону и его жене!
Анаис можно было ничего уже не объяснять. Шок и стыд, отразившиеся на ее лице, красноречиво сказали Линдсею все, что ему хотелось узнать, и он снова отпрянул назад, подальше от этой коварной предательницы. Каблук его сапога ударился о край кровати, и Линдсей упал на матрас, потрясенный, полный отвращения.
– Дай мне все объяснить! – собравшись с силами, взмолилась Анаис.
Линдсей взглянул на нее сквозь слезы. Он не плакал вот так, открыто, с тех пор, как был безусым юнцом. Слезы подкатывали к глазам тем проклятым утром, когда он проснулся после своей измены Анаис, – тогда он подавил предательскую влагу, вдохнув пары опиума. Он всегда заглушал боль опиумом. Но сейчас опиума под рукой не было – Линдсей не мог прибегнуть к проверенному средству, наполнив свои вены ощущением безопасности. Теперь он был предоставлен самому себе и должен был в одиночку переживать эту мучительную боль.
– Линдсей, пожалуйста, выслушай меня! – молила Анаис, и слезы струились по ее щекам.
– Ты отдала моего ребенка – отдала чужим людям мою дочь, – тихо произнес Линдсей так, будто до конца не мог в это поверить. И в этот момент он вдруг понял, что больше не может смотреть на Анаис. Не может находиться с ней рядом.
Слетев с кровати, Линдсей решительно зашагал к двери, его длинные ноги стремительно сокращали расстояние между постелью и дверью.
– Куда ты? – закричала Анаис, бросаясь к нему. Цепляясь за его кисть, как безумная, она попыталась помешать ему взяться за ручку.
Но Линдсей отмахнулся от этих жалких попыток и настежь распахнул дверь, со всей силы двинув по ней кулаком – так резко, что деревяшка яростно стукнула по стене, заставив висевшую на ней картину с грохотом упасть на пол. Линдсей выбежал в коридор, на ходу стряхивая цепляющиеся руки Анаис со своих плеч.
– Не делай этого, ты все разрушишь!
Он остановился уже на нижней ступеньке лестницы и, медленно повернувшись на каблуках сапог, поднял глаза на Анаис. Она стояла наверху, в тонкой сорочке и чулках. От взгляда на нее острая боль побежала по венам.
– Нет, Анаис, – сказал Линдсей, устремив на нее указующий перст. – Это ты все разрушила.
Линдсей вылетел из дома и за считаные мгновения достиг конюшни. Дрожа от неистовства, пальцы накинули на Султана уздечку и вложили ему в рот мундштук. Спустя несколько секунд оседланный арабский скакун вылетел из дверей конюшни.
Смеркалось. Линдсей стремительно вел жеребца по заснеженным лесным дорожкам, не обращая внимания на низко висящие ветви и обледеневшие участки петляющих троп. Стук копыт по укатанному снегу и ритмичное хрипение, которое вырывалось из мерно колебавшейся груди арабского скакуна, звучали в ушах Линдсея, вытесняя все мысли, угрожавшие превратить его в буйнопомешанного.
Гнев подстегивал Линдсея, и он все пришпоривал коня, сливаясь с ним в единое целое. Повинуясь приказам хозяина, Султан легко бежал по извилистым дорожкам, пока они не миновали полосу деревьев, оказавшись перед маячившим вдали имением Броутона. Снова пришпорив Султана, Линдсей еще ниже склонился над седлом. Пальто яростно металось за его спиной, пока длинные ноги жеребца стремительно сокращали оставшееся расстояние. Конь уже храпел, тяжелое дыхание вырывалось из его пылающих ноздрей, выпуская в темнеющий вечерний воздух серые облака пара.
– Прогуляй его, – приказал Линдсей леденящим кровь голосом, заставив Султана резко остановиться и бросив узды слуге с конного двора Броутона.
Стягивая перчатки с рук, Линдсей с мрачной решимостью взлетел по лестнице Лоджа и бесцеремонно ввалился в дом. Сэндс, дворецкий Броутона, мигом оказавшийся у двери, вскрикнул от изумления, но быстро справился с потрясением. Моментально вернув себе самоуверенность, он спрятал удивление и отвращение под непроницаемой маской благопристойности.
– О, добрый вечер, милорд. Приятно видеть вас снова. – Сэндс смерил незваного гостя внимательным взглядом, изучив его растрепанные ветром волосы и выглядывавший из-под распахнутых рубашки и пальто голый торс. Надменно выгнув бровь, слуга пристально посмотрел на Линдсея. – Кажется, вы забыли одеться для ужина, милорд.
– Где Броутон? – взревел Линдсей, небрежно швыряя перчатки на стол в холле. Он даже не надеялся, что Сэндс примет у него верхнюю одежду. Линдсей просто бросил пальто поверх перчаток, повернул голову и впился взглядом в дворецкого. – Позовите его. Нам надо кое-что обсудить.
Сэндс с усилием глотнул и, безмерно удивленный, заморгал:
– Боюсь, его светлость в настоящее время занят. Он просил, чтобы его не беспокоили.
– Прочь с дороги. Я сам извещу о своем визите.
Стуча каблуками сапог по мраморным плитам, Линдсей направился в кабинет Броутона. Дернув за ручку, он обнаружил, что комната заперта.
