Звук шагов, донесшийся с лестницы, заставил руки Линдсея напрячься. Повинуясь инстинкту, он крепче прижал Мину к груди. Женский плач эхом отозвался в стенах, и Линдсей собрался с духом, чтобы увидеть Анаис – женщину, которую так отчаянно любил; женщину, которая так жестоко его предала…
Она появилась в дверном проеме, теплый свет масляной лампы освещал ее сзади, ее золотистые локоны, выбившись из прически, сияли вокруг головы подобно нимбу. Когда-то он думал о ней как об ангеле, теперь же едва мог заставить себя смотреть на нее.
Гнетущая тишина делала атмосферу в комнате тяжелой, но Линдсей не предпринимал ничего, чтобы разрядить напряжение, которое Анаис, безусловно, тоже ощущала. Он не успокаивал Анаис, когда она, плача, сползла вдоль двери. Вместо этого он продолжал всматриваться в спящее лицо дочери, надеясь сохранить некоторое подобие спокойствия.
– Твоя месть была беспощадной, Анаис, – прервал молчание Линдсей, и его голос захрипел от сдерживаемых эмоций. – Полагаю, у тебя есть все основания быть довольной тем, как развиваются события. Теперь мы квиты, не так ли? Я разбил твое сердце, ты уничтожила мое.
Она вспорхнула от двери и подлетела к кровати, застыв в водовороте голубого атласа. Ее глаза опухли и покраснели, словно она рыдала несколько часов.
– Я не думала, что так все обернется.
– Как ты могла? – Линдсей схватил Анаис за запястье и потянул к себе, чтобы она могла видеть Мину, посапывавшую у него на груди. – Как ты могла сотворить такое со мной, с собственной дочерью – с нами? Как ты могла не любить эту крошку достаточно сильно для того, чтобы бороться за нее?
Судорожное дыхание сорвалось с приоткрытых губ Анаис, и Линдсей увидел, как она посмотрела на дочь – словно видела Мину впервые. Анаис вытянула дрожащую руку, чтобы дотронуться до ребенка, но тут же отдернула кисть, словно боясь прикоснуться к дочери.
– Ты не понимаешь, Линдсей… – Анаис понизила голос, когда Мина начала ерзать на груди отца. – Я и предположить не могла, что произойдет нечто подобное. Ты не должен был узнать…
– Именно это и ранит меня больше всего – то, что ты сознательно скрыла от меня факт рождения ребенка. У меня есть права, Анаис, но ты отняла их у меня. Ты ни разу не дала мне шанс.
– Все разрушила моя гордость, – прошептала она. – Если бы я не позволила тщеславию управлять собой, я не сделала бы подобный выбор. Но я так злилась на тебя, так страдала! Я просто не могла размышлять здраво. Полагалась только на свое сердце, а оно было разбито на тысячу осколков после того, как я застала тебя с Ребеккой. Но даже при этом я знала: если увижу тебя снова, окажусь в такой же опасности, как прежде. А все потому, что любила тебя, несмотря на все, что говорил мне Гарретт, несмотря на то, что я видела своими собственными глазами. Я не хотела этого, Линдсей. Я не хотела быть слабой. Не хотела, чтобы ты воображал, будто можешь делать все, что тебе заблагорассудится, а я всегда буду ждать тебя, готовая принять обратно с распростертыми объятиями. Я не хотела…
Анаис едва не задохнулась от сдавивших горло рыданий и потерла ладонями глаза, смахивая слезы.
– Я боялась, что ты подумаешь, будто всегда сможешь задобрить меня улыбкой и ничего не значащим комплиментом.
Она зарыдала еще громче, придушенный хрип поднимался, казалось, из самых глубин ее души.
– О боже, я никогда не хотела придумывать оправдания тебе – точно так же, как ты придумывал оправдания собственному отцу. Я не хотела, чтобы ты думал, будто одного слова «прости» будет достаточно.
– И ты решила наказать меня.
– В самом начале была уязвлена моя гордость. Я чувствовала себя преданной и использованной, и какая-то часть меня действительно хотела, чтобы ты страдал. Знаю, это было по-ребячески, но Господь свидетель, я не собиралась причинять тебе боль таким изуверским способом. Но все это – уже в прошлом, и мы не в силах ничего изменить.
– Выходит, ты позволила своей гордости разрушить нашу любовь? – Линдсей выжидающе взглянул на Анаис, и она рухнула на пол, содрогаясь в рыданиях. А он с трудом подавил в себе желание взять ее лицо в ладони, смахнуть эти слезы большими пальцами – так, словно можно было все исправить нежным прикосновением и ласковым словом.
– Да, полагаю, ты прав. Я позволила своим гордости и гневу разрушить все, что между нами было, – все, что между нами еще могло бы быть. Моим поступкам нет оправданий, кроме одного: я боялась, что легко превращусь в свою мать, а ты станешь таким же, как твой отец. Я не хотела этого, понимаешь? Не хотела превращаться в жалкое, презренное существо, о которое так и тянет вытереть ноги! Я хотела быть сильной, доказать самой себе, насколько я сильна.
Анаис поднялась с колен и положила дрожащую руку себе на живот.
– Понимаю, ты не поверишь мне, но это чистая правда: я не собиралась забирать у тебя ребенка.
– Я уже не знаю, во что верить, – тихо сказал Линдсей. – Мне известно лишь одно: то, чего я так сильно жаждал, больше мне не принадлежит.
Покаянно кивнув, Анаис отошла от кровати и направилась к двери. Уже на пороге Линдсей окликнул ее:
– Ты не убежишь от меня снова, Анаис! Не раньше, чем я получу ответы на все мои вопросы. Жди, я разыщу тебя, и мы поговорим.
– Я теперь в неоплатном долгу перед тобой, не так ли? – Анаис оглянулась на Линдсея через плечо, и он заметил, как ее взгляд метнулся к Мине, мирно спящей на его руках. – Возможно, однажды ты начнешь видеть все с моей точки зрения, Линдсей. Возможно, однажды ты поймешь и простишь меня. У нас есть слабости – и у тебя, и у меня. Я простила тебя. Неужели ты не сможешь простить меня?
Первый день Нового года прошел в Эдем-Парке очень тихо. Лорд Уэзерби оправлялся от тяжкого похмелья, пока остальные бесцельно шатались по дому, сидели на диванах, читали, дремали – словом, тоже пытались прийти в себя после рождественских празднеств. Линдсей где-то пропадал, и Анаис серьезно волновалась за него – боялась, не предается ли он ненароком своей пагубной привычке. Что же касается ее самой, то она, опасаясь неожиданной встречи с Линдсеем, решила не присоединяться к остальной части семьи, собравшейся внизу.
Следующие два дня Анаис скрывалась в своей спальне, чтобы не столкнуться с ним лицом к лицу. Сказать по правде, она панически боялась его. Ни одна живая душа не знала, в каком настроении пребывал Линдсей, и Анаис тревожилась, что, увидев ее, он потеряет самообладание и совершит нечто безрассудное.
Устав сидеть взаперти после двух дней добровольного затворничества, Анаис взяла шаль, висевшую на скамеечке у окна, и вышла из комнаты. Было поздно, почти полночь, дом уже погрузился в блаженную тишину. Домочадцы улеглись спать, и Анаис поддалась искушению прогуляться по опустевшим коридорам: смена обстановки, возможно, помогла бы очистить сознание и привести в порядок беспокойные мысли.
Анаис спустилась по лестнице и направилась в танцевальный зал, откуда через застекленные двери собиралась проскользнуть на балкон, чтобы полюбоваться звездами на холодном ночном воздухе. Она хотела прояснить разум, чтобы разработать план – или, по крайней мере, сформулировать некое подобие объяснений своих поступков на тот случай, если Линдсей объявится и, как обещал, вызовет ее на откровенный разговор.
