– Благодарю вас, – прошептала Джейн и вложила квадратик белого льна в руку Анаис. – Боюсь, всем этим церемониям свойственно делать представительниц слабого пола довольно эмоциональными.
И Джейн для пущей достоверности помахала платком перед собственным лицом.
– Я понимаю, – отозвался лорд Уэзерби, не сводя взора с Анаис. Его желтые глаза слезились, но явно не от горячительного. – Они могут быть довольно эмоциональными и в том случае, если дело касается представителей сильного пола.
– Спасибо, милорд, – пролепетала Анаис, и потоки слез с новой силой хлынули из ее глаз.
– Не стоит благодарности. Молюсь, чтобы вы как можно быстрее утешились и эти слезы просохли.
Линдсей перехватил взгляд Анаис, и она отвела глаза, стыдясь за свое поведение и всерьез опасаясь, что это бурное проявление чувств вызовет ненужные пересуды. Анаис не находила в себе сил смотреть на Линдсея и осознавать, что между ними все кончено, что она, она одна повинна в гибели любви, которую он однажды подарил ей. Какой же пыткой это было: наблюдать, как ее дочь опустилась на руки Маргарет, а Роберт обвил рукой талию жены, будто защищая, и все трое – настоящая семья – любовно обнялись!
Мистер Пратт широко улыбнулся и обратился к пастве, широко разведя руки:
– Из Послания к коринфянам: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества и знаю все тайны и имею всякое познание и всю веру, так, что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто».
Рябь движений и голосов прихожан стихла – неестественная тишина, окончательно лишавшая Анаис присутствия духа, установилась в церкви. Повисшее молчание казалось устрашающе спокойным, и Анаис боялась, что ее безудержные мысли и страшные тайны, буквально вопившие в сознании, в любую секунду станут известны всей пастве.
– Любовь долготерпит, милосердствует, – продолжил мистер Пратт, и Анаис заметила, как пристальный взгляд священника скользнул по ней, потом остановился на скамье впереди, где сидел Линдсей. – Любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине.
И в этот момент, почувствовав, что Линдсей смотрит на нее горящими зелеными глазами, Анаис подняла голову и встретила его взор.
– Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит…
Анаис чуть не задохнулась от волнения, когда глаза Линдсея потемнели, и она почувствовала на себе глубокий, проникновенный взгляд, так много раз заставлявший ее растворяться в нем.
– Любовь никогда не перестает, – многозначительно процитировал мистер Пратт, посмотрев на паству.
«Любовь никогда не перестает…», но это неправда, неправда, хотелось кричать Анаис. Любовь действительно умирает. Она вянет и гибнет на стебле предательства.
– В псалмах говорится: «Взывают, и Господь слышит, и от всех скорбей их избавляет их».
Как же Анаис хотелось, чтобы ее избавили от этой боли, от этого горя, из-за которых она не могла ни спать, ни есть, ни думать о ком-либо, кроме мужчины, которого любила всем сердцем и так низко предала! Анаис хотелось, чтобы ее спасли из ада, в котором она жила все эти последние недели, понимая, что Линдсей ненавидит ее, – и осознавая, что ничего иного она и не заслужила. Ей хотелось избавиться от этой невыносимой любви и никогда больше не мечтать, не молить о чуде – пусть даже самом маленьком чуде, – способном вернуть Линдсея в ее жизнь.
– Позвольте нам провозгласить мир нашим соседям, – объявил мистер Пратт. – Позвольте нам пожать руки окружающих нас людей.
– Я не могу этого сделать! – почти закричала Анаис, вырвав ладонь из руки Джейн.
– Что ты делаешь, дитя мое? – одернула мать и схватила Анаис за юбку, чтобы помешать сбежать. – Прекрати сейчас же, ты выставляешь на посмешище себя и свою семью!
Энн оторвала пальцы матери от платья Анаис:
– Ради бога, мама, позволь ей уйти! Хоть раз в своей жизни позаботься о чем-нибудь – о ком-нибудь, – кроме своей собственной значимости.
Потянувшись к сумочке, Анаис вскочила с места. Лежавший на коленях молитвенник упал на пол в тот самый момент, когда все вокруг поздравляли счастливых родителей, улыбались и сердечно пожимали руки, бормоча: «Мир да пребудет с вами».
«Спасибо», – одними губами сказала Анаис сестре и повернулась, чтобы покинуть скамью следом за другими прихожанами. Наконец-то дождавшись своей очереди, она побежала по проходу, совершенно не беспокоясь о том, что привлекает внимание и ведет себя, по сути, скандально. Анаис это не волновало, потому что она ни секунды больше не могла сидеть на месте, чувствуя себя обманщицей. А еще неудачницей – как женщина, как возлюбленная.
Полусапожки несли Анаис вниз по длинному проходу между рядами. Она машинально отмечала, как сияющий солнечный свет проникает сквозь окна – это были первые яркие лучи за несколько последних недель. Анаис замечала и всполошенные взгляды, и шепот за спиной, и раздававшийся позади стук каблуков, и ее собственное имя, которое выкрикивал баритон Линдсея. И все-таки она неудержимо неслась вперед, пытаясь обогнать своих демонов.
Анаис широко распахнула двери храма и, не обращая внимания на съехавшую набок шляпку, поднимая юбки намного выше лодыжек, побежала вниз по ступенькам. На тротуаре она резко остановилась; слезы потоками сбегали по щекам, а боль с такой силой терзала грудь, что почти невозможно было дышать.
– Анаис, подожди! – вдруг раздался крик Линдсея, сбегавшего следом по лестнице.
Закрывая лицо руками, она повернулась к нему спиной.
– Не убегай, только не убегай снова! – бросился к ней Линдсей, и его голос надломился от муки. Он протянул руку, и Анаис заметила, как дрожат его пальцы. – Мир да пребудет с тобой, Анаис.
– Нет никакого мира! – вскричала она, отшвыривая его ладонь и крепко, будто пытаясь защититься, обвивая руками свою талию. – Мне жаль, что я не умерла сразу после ее рождения! – яростно бросила Анаис, наконец-то давая выход мыслям и чувствам, изводившим ее все прошедшие месяцы. – Мне бы хотелось никогда не приходить в себя, чтобы не видеть ее на руках Маргарет! Ты думаешь, мне легко было отдать ее? Бросить вот так, не думая и не заботясь, словно она была пустяковой косточкой от персика! Но ты ничего не знаешь… – Анаис гневно выплевывала слова, не думая о том, что кто-то из проходивших мимо мог ее услышать: – Ты не знаешь, как мне было больно. У меня даже не было возможности ее обнять!
Его рот изумленно открылся, потом снова закрылся, и Анаис поспешила продолжить, не дав Линдсею вставить ни слова:
– Все верно, я лгала тебе той ночью, на террасе! Я не прижимала ее к своей груди. Я сказала это потому, что знала: ты хочешь услышать от меня нечто подобное. А еще думала, что, произнеся это вслух, я, возможно, смогу оставить себе хоть такую память! Я хотела, очень хотела в это верить. Но правда заключается в том, что я впала в беспамятство прежде, чем смогла хотя бы раз прикоснуться к ней! И я не могла заставить себя обнять ее даже после того, как покинула тот коттедж. Я знала, что, если хоть раз возьму ее на руки, никогда не смогу довести до конца задуманное. Я даже не видела свою дочь до той ночи, когда обнаружила тебя прижимающим ее к груди. Я не позволила себе даже эту маленькую роскошь!
