Одинцов резко выпрямился.
— Я не твой добрый сайят, Порансо! И я никому ничего не должен! — Он поднял чель и теперь медленно покачивал его на ладонях. — Меня зовут Эльс Перерубивший Рукоять. Знаешь почему? Я рассек вот такое же древко из волшебного дерева. — Он вытянул вперед руки с оружием. — Его не берут ни мечи, ни топоры, ни из красной меди, ни из прочного железа… А я его разрубил! — Одинцов смолк, ожидая, чтобы эти слова как следует уложилось в голове лайота. — И знаешь, что я сейчас сделаю?
— Что? — Порансо в шутливом испуге вскинул руки, метнув, однако, взгляд на своих телохранителей, сидевших на траве позади паланкина. Сетрага насмешливо ухмыльнулся, поглаживая блестящий край своей медной чаши.
— Сейчас я выпущу кишки из твоего брюха, старый болван, а туйса Сетрагу сделаю короче на голову. Свистну своих людей, и они зарежут охрану. Потом соберу воинов — и ристинских, и тех, что пришли с тобой, — и объявлю себя новым лайотом… — Теперь чель угрожающе подрагивал в руках Одинцова, словно предвкушал мгновение, когда, вспоров живот Порансо, опустится на шею Сетраги. — Как ты думаешь, твои сыновья, Катра и Борти, выстоят в бою со мной? — Одинцов помолчал, потом добавил: — Боюсь, все воины сбегут от них под мою руку. Воинам нужен сильный вождь.
По мере того как он излагал этот план, смуглая морщинистая физиономия лайота бледнела и с губ его сына сползала улыбка. Сетрага вдруг дернулся, словно хотел подняться или подать охране знак, но тут же свистнул чель, и чаша в руках туйса распалась на две половинки. Раскрыв рот, он посмотрел на свои колени, залитые вином, затем со страхом уставился на Одинцова.
— Пожалуй, я сменю имя, — сообщил тот Сетраге. — Буду зваться Эльсом Перерубившим Чашу… или твою шею, мой добрый туйс.
— Чего ты хочешь? — охрипшим голосом спросил Порансо, зыркая по сторонам. Чель Одинцова неумолимо покачивался в метре от его живота.
— Немногого. Я возьму десяток мужчин из Ристы, возьму их по своему выбору. Еще возьму Магиди, навигатора. Он поведет корабль к тому месту… как его?.. Щит Уйда? — Жрец кивнул, а Порансо испустил вздох облегчения. — Да, еще возьму две пироги, маленькую и побольше. В большой Магиди вернется на Гартор, а в маленькой… в ней возвратятся твои сыновья, когда мы отойдем от острова на день пути.
— Мои сыновья?.. — Челюсть у Порансо отвисла.
— Конечно. Или ты хочешь, чтобы я просто вышвырнул их в море?
Порансо пожевал сухими губами, теперь его взгляд был прикован к серебристому лезвию челя.
— Хорошо, я согласен, — выдавил старый лайот. — Сейчас велю послать за Катрой и Борти. — Он повернулся к охране.
— Не двигайся! — предупредил Одинцов. — Туйсов вызовет Магиди, а вы с Сетрагой тем временем погостите у меня. Знаешь, — доверительно сообщил он лайоту, — там есть очень вместительный трюм, с очень, очень прочным люком… Не хочешь ли его осмотреть?
И впервые за этот день Одинцов усмехнулся.
Глава 13
В Западном океане
Стоя на каменистом мысу, Одинцов провожал взглядом уходившую в туман пирогу. Рядом в спокойной воде покачивался флаер, и «Катрейя», прочно засевшая в прибрежных камнях, возносила над ним свой резной корпус из благородного дерева тум. На палубе каравеллы, в прочном саркофаге, выдолбленном из цельного ствола, в винном уксусе лежало тело ее хозяйки.
Магиди и его спутники спешили выбраться в Зеленый Поток под спасительным крылом ночи. Темный удлиненный корпус и мерно поднимавшиеся и падавшие весла придавали лодке сходство с многоногим насекомым, торопливо пересекающим пролив, — вот она мелькнула раз-другой на фоне закатного неба и растаяла в сером мареве. Одинцов повернулся к каравелле. «Катрейе» предстояло закончить путь среди этих неприветливых, окутанных вечным туманом скал. Он подошел к трапу, поднялся наверх и замер у саркофага.
Все прощальные слова были сказаны там, на Гарторе. Еще один кусочек тайны приоткрылся перед ним, тайны, которую унесла с собой эта странная девочка-женщина, посланная ему навстречу. Кем, с какой целью? Он не расспрашивал ее об этом в те последние минуты. Он не мог устраивать допрос, не мог допустить, чтобы она тратила силы на удовлетворение его любопытства. Ладно! Он все узнает сам. А тогда они говорили о главном — о любви, о них самих… О том, как ей больно…
Он судорожно сглотнул, опустил руки в чан и, вытащив тело Найлы, положил его на палубу. Уксус обжег ссадины и ранки на коже, но Одинцов не замечал боли. Он глядел на лицо девушки — бледное, бескровное, но еще не тронутое разложением. Такой она и уйдет, взлетит в небеса Айдена в клубах дыма, в языках огня, уйдет вместе со своим чудесным кораблем, набитым сокровищами. В нем больше не оставалось секретов, главный из них лежал перед ним на гладких палубных досках. Найла, которой не четырнадцать и не тридцать…
Сколько же ей было лет на самом деле? Одинцов задавал себе этот вопрос снова и снова, как будто ответ мог что-то значить. Наверное, мог! Ведь он знал о ней так мало! Ее звали Найла, и она пришла или каким-то чудесным образом перенеслась в Поток, чтобы встретить и испытать его. Вот и все… Сейчас она не имела возраста, лицо было спокойно, лишь губы таят намек на улыбку — прощальную улыбку.
Найла-которой… сколько?
Наклонившись, он поцеловал ее в лоб. Потом высек огонь, запалил факел и спустился на покрытый галькой пляж. Жарко и быстро занялось драгоценное дерево тум, и в ночном полумраке Одинцов увидел, как крылатые чешуйчатые драконы, окутанные облаком искр, подхватили тело розовой катрейи и вознесли его к небесам.
* * *
Понитек, Северная островная гряда, подступал к экватору форпостами бесплодных, выжженных солнцем островов, голыми базальтовыми вершинами горных пиков, скалистыми утесами, вокруг которых вскипала пеной и фонтанами брызг вода. С юга в экваториальное течение вторгалась точно такая же рать Сайтека, Южной островной цепи — те же прокаленные яростным светилом острова, зубчатые каменные конусы, рифы в тумане прибоя. Между этими двумя архипелагами лежала срединная часть исполинского хребта, протянувшегося между полюсами планеты, — затопленная водами огромная горная страна, разделявшая Кинтанский и Западный океаны.
Ее центральная область была самой высокой, тут пики возносились над водной поверхностью на три-четыре тысячи метров. Каменная гряда пересекала экватор, и Великий Зеленый Поток в своем неистовом беге сталкивался с нею лоб в лоб — и, побежденный, растекался двумя ветвями, устремлявшимися к полюсам. Щит Уйда — так называли это место островитяне. Базальтовый массив действительно был щитом, гигантским барьером, протянувшимся на много километров по меридиану и тысячелетиями отражавшим напор стремительных вод. Он был сильно смещен к югу — примерно на четыре пятых своей длины, и с запада источен ударами волн и буйством штормов. Здесь по всему побережью протянулась узкая лента галечного пляжа, над которым висел теплый туман и торчали скалы с множеством расселин, трещин и пещер — ранами, нанесенными водой и ветром. Их слабые укусы не могли сокрушить твердь монолита, но они упорно сверлили и били прочный камень, пока он чуть-чуть не поддался под их терпеливыми усилиями. Теперь западный край Щита мог предоставить человеку убежище от безжалостных солнечных лучей.
