— Это я уже слышал, — сказал Литвин, скрипнув зубами. — Что с Макнил?
— С вашей кса? Она была слишком возбуждена. Её погрузили в т’хами. Ты можешь посмотреть.
Йо не шевельнулась, но потолочный купол и задняя стена исчезли. Вместо них раскрылся вид на обширное пространство с гроздьями трубок или шлангов, тянувшихся, казалось, со всех сторон; в этой паутине, на равном удалении друг от друга, лежали нагие человеческие тела — может быть, тысяча, или десять тысяч, или миллион. Это хранилище выглядело бесконечным; шеренги тел уходили вдаль и в стороны, поднимались вверх, словно в каком-то чудовищном складе, где людей держали про запас или, возможно, хранили как совокупность тканей и органов, которые понадобятся другим, тем, кто жил по-настоящему. Изображение приблизилось, стало крупнее, и Литвин увидел, что перед ним женщины. Огромное множество женщин, спящих или находившихся в трансе, и все как будто на одно лицо: застывшие, широко расставленные глаза с голубыми белками, маленькие пухлые рты, чуть заострённые подбородки. Йо несла те же признаки расы, но отличалась большей гармонией черт и экзотической красотой — по крайней мере, на взгляд Литвина.
Макнил лежала или висела при нулевом тяготении в одной из шеренг. Кожа её была такой же белой, груди такими же маленькими, как у соседок, но рыжие пряди горели ярким пятном в ряду темноволосых головок. Мнилось, что она дремлет с открытыми глазами, уставясь куда-то в пустоту.
— Спит? — спросил Литвин.
— Это т’хами, — пояснила Йо, и картина под куполом погасла. — В состоянии, которое ты называешь сном, жизненные процессы замедляются. Немного. Здесь замедление больше — почти не нужен воздух для дыхания и питательные вещества. Но гормональные процессы идут с обычной скоростью. Это т’хами кса.
— Кса — женщины? Такие же, как ты?
Впервые он заметил, как в её лице что-то дрогнуло. Но голос был по-прежнему спокоен.
— Не такие. Я не способна к производству потомства.
Литвин покосился на Йегга — тот сидел неподвижно, с опущенными веками, словно медитировал, не видя и не слыша ничего. Как отключённый робот, подумалось ему. Он придвинулся ближе к Йо, взял её тонкую хрупкую руку, поднёс ладонь к губам.
— Но ты всё-таки женщина? Твоё лицо и тело, как у наших женщин, и пахнешь ты так же сладко… Почему тебе нельзя иметь детей?
— Я не предназначена для этого.
Руку она не отняла — может быть, не понимала, зачем Литвин прижал её к своей щеке. Кожа на ощупь была нежной, как у юной девушки, ногти овальными и розоватыми, прикосновение пальцев — приятным.
— Не предназначена, вот как! — повторил Литвин. — Тут я чего-то не понимаю, милая фея. Вы размножаетесь делением или клонированием? Или наладили конвейерное производство?
Он выпустил руку женщины. Её лицо снова было застывшим.
— Этот вопрос я не могу обсуждать. Говори с посредником.
— Почему?
— Способ воспроизводства расы — ключевой момент её выживания.
Литвин кивнул. Эту истину ему сообщили ещё в Байконурской школе, причём теми же словами. Вздохнув, он произнёс:
— Могу я осмотреть корабль?
Вспыхнул кафф на голом черепе Йегга, и переводчик пробудился. Его глаза открылись; какое-то мгновение он сидел, вытянув шею и будто прислушиваясь к телепатемам, витавшим в воздухе, затем произнёс:
— Йата р’зрешает. Йата думает: полезная демонстрация для б’но т’гари.
— Йата? Кто такой Йата?
— Столп Порядка. Тот, кто у сферы н’блюдений. Тот, кто увидел тебя первым.
«Клюворотый ублюдок», — вспомнил Литвин и поднялся.
* * *
Корабль был огромен. С ним не могли сравниться самые крупные орбитальные станции, вращавшиеся около Земли, даже гигантский комплекс «Центавр», заатмосферная верфь, где собирали крейсера и рудовозы, ходившие в Пояс Астероидов. Корабль представлял собой цилиндр длиной шесть километров и диаметром три; в центре его проходила шахта, где был смонтирован гиперсветовой конвертер. Для внутрисистемных полётов и маневрирования служили гравитационные движки, располагавшиеся вне корпуса, на двух тороидальных поясах. Как действовала эта машинерия, Литвину не сообщили, да и вряд ли он смог бы осилить такие объяснения; для него двигатель был термоядерным реактором с бушующей в магнитных кольцах плазмой. Однако, разглядывая голографический план корабля и слушая комментарии Йегга, он понял, что тут нет ни прямоточного привода, ни дюз, ни струи раскалённых газов, ни магнитных ловушек и диафрагм. Всё было проще и сложнее: огромная труба, в которой создавалось нечто, искривлявшее Вселенную — пусть не в глобальном масштабе, но ту её малую частицу, что пролегла между стартом и финишем.
Конвертер, разумеется, был самым таинственным устройством, но и других загадок хватало. Имелось, конечно, что-то понятное — можно сказать, неизбежное для существ с двумя руками и двумя ногами: колодцы невесомости меж палуб, широкие, километровой длины коридоры, подобие лифтов и шлюзов, отсеки непривычных форм, но ясного назначения, лаборатории, рециркуляторы, места приёма пищи, пустые или заполненные трюмы, решётчатые конструкции, от которых тянуло воздухом. Человек, даже рождённый на другой планете, должен есть, дышать, справлять естественные надобности, а также работать и двигаться, своим ли ходом или, учитывая размеры корабля, при помощи лифтов и транспортных капсул. Но это отнюдь не исчерпывает людских потребностей — по крайней мере, тех, что были привычны Литвину. Человек нуждается в уединении, а значит, в доме, где можно отдохнуть и выспаться, но общество тоже ему необходимо. Контакты с другими людьми, личные вещи, предметы, украшающие быт, средства и способы развлечений — всё это было такой же неотъемлемой частью любого земного корабля, как термоядерный реактор или система жизнеобеспечения.
Но здесь подобных излишеств не признавали. Тянулись вдаль, вверх и вниз нескончаемые шахты и коридоры, в безлюдных залах за прозрачными стенами кружились огни, мерцало зарево над странными машинами, а иногда попадался отсек с фигурой вроде бы человеческой, но затерявшейся среди кабелей, трубок и плёнок и, похоже, подсоединённой к каким-то приборам — может быть, ставшей их частью. Кроме Йегга и Йо, Литвина сопровождал охранник в браслетах, но других скоплений публики, хотя бы пары человек, ему не встретилось. Не видел он и жилых помещений, кают или кубриков, салонов для отдыха, прогулочных палуб, оранжерей. Попался зал с низкими, уже знакомыми столиками, аналогом раздаточных автоматов, но абсолютно пустой. Зал, как и другие помещения, был огромен — пожалуй, тут можно было усадить всех дремлющих красоток из т’хами.
Литвин остановился, осмотрел его, приподнял брови. Пол с мягким серым покрытием, множество столов, и ничего похожего на украшения — ни статуй, ни картин, ни цветка в вазе, да и ваз никаких нет, всё монотонно, функционально и повторяется, как ячейка кристалла… Впрочем, зал мог являться резервным объектом, поджидавшим спящий экипаж, ту его часть, которой пока не требовалось ни пищи, ни питья. Возможно, имелись тут другие коридоры, залы и отсеки, более оживлённые, запрятанные в корабельных недрах. Как-никак, а корабль был не плоской, а пространственной структурой с сотнями палуб и ярусов, площадь которых была не меньше чем у земного мегаполиса. Тысяч пять квадратных километров, прикинул Литвин, ощутив лёгкое головокружение.
